Какое-то мгновение Джон настороженно смотрел на немца. Потом расслабился, усмехнулся: «Я понял вас, Руперт. Но не выйдет! — он помахал пальцем перед глазами фон Кугеля. — Мои пятеро мальчиков, которых вы приютили в этом вашем «отцовском доме»? Вы на них намекаете?» Фон Кугель нахмурился: «Я не думал о вашей пятерке, Джон. Вы сами напомнили о них. Это надежные парни? Вы их хорошо знаете?» — «Как и вас, Руперт! — самодовольно заявил англичанин. — Как и вас! Это мои парни!»
Он лгал. Сомнения зародились и у него. Но Джон не стал выдавать их немцу. Он не собирался долго возиться с пятеркой. Как и с самим штандартенфюрером. И поляк со своим «интернационалом», и фон Кугель ему нужны были для проведения его личной операции. А потом и тех, и немца нужно будет…
«Когда вы начнете эвакуацию музея, Руперт?» — неожиданно спросил Джон, пронзительно вглядываясь в холодные, водянистые глаза барона. Теперь настала пора прятать тревогу фон Кугелю. Он деланно удивленно поднял белесые брови: «Вас интересует искусство, Джон? И в какой же мере оно вас интересует?» — «В той, чтобы знать, в какой день господин штандартенфюрер фон Кугель намерен исчезнуть из Беловежа».
21. РАЗРЕШИТЕ, Я СХОЖУ
Шумели сосны над головами. Медленно раскачивались и шумели, словно выказывали недовольство неспокойной земле. Угасала заря. Темнота все ближе подступала к кострам, тускло мерцающим под пологом деревьев. У одного из них негромко пели песню, сложенную партизанами Белоруссии:
Алексей оторвался от записной книжки, куда известным только ему шифром заносил мысли о дальнейших действиях. Тихие голоса, мирный закат, шорохи леса придавали пению неизъяснимую красоту. Алексей заслушался:
И тут голоса словно набрались сил:
За позор и за кровь… За вот этих детей, ради которых они прибыли сюда, о чьих муках с такой болью рассказывал всегда выдержанный, спокойный Казимир. Если бы об этом рассказать матерям Германии, неужто их сердца не облились бы кровью? Неужто смолчали бы они, не закричали бы по-женски. Только лишнее все это — такие думы. Никто этих маленьких не спасет, кроме нас. И нам нужно спешить. Каждый день в лагере умирают малыши… «Товарищ майор!» — негромко окликнули его. Он оторвался от дум. Перед ним стояла Галина. Глаза огромные, темные в сумерках. Тихо и коротко рассмеялась: я просто так пришла. Присела на пенек, охватила колени руками: «Свадьбу, командир, надо справлять», — сказала с нервным теперь уже смешком. Алексей непонимающе глянул: о чем это она? «Девчонки мои заневестились. Женька спрашивала, можете ли вы расписать их. Ох, майор! Слепой ты совсем. Уведут мои девчонки твоих солдат — ты и не заметишь!» Это враги не страшные, улыбнулся Алексей. Если и уведут, то возвратят. И кого ж хочет «увести» Женька? Димку Коваля? И впрямь не заметил! А ведь вроде все время со мной, в походах. Ну, да на такое дело умный парень всегда время отыщет. «Только у командира все времени на это нет», — тихо, с тоской проговорила Галина. Алексей промолчал. Он боялся неосторожным словом сделать ей больно или подать ненужную надежду. Девушка отвернулась и с деланой лихостью спросила: «Скажи, Алексей, я красивая?» — «Очень!» И не увидел Терлыч, как в стороне, мимо них медленно прошла темная маленькая фигурка. Тенью проплыла, задержалась на минутку у костра — и исчезла, как растаяла.