оряюще смотрел генералиссимус. Целый, невредимый. Как будто Роман и не кромсал его ночью, не дробил на мелкие кусочки. Он стал читать некролог: «Дорогие товарищи и друзья! Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза, Совет Министров СССР и Президиум Верховного Совета СССР с чувством великой скорби извещают партию и всех трудящихся Советского Союза, что 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой необходимой болезни скончался Председатель Совета Министров Союза ССР и Секретарь Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза Иосиф Виссарионович СТАЛИН». Умер. Не может быть... Какое-то зловещее совпадение... Роман даже покрутил головой, не кажется ли ему это всё... Нет, не кажется... и стал читать дальше: «...Весть о кончине товарища СТАЛИНА глубокой болью отзовется в сердцах рабочих, колхозников, интеллигентов и всех трудящихся нашей Родины, в сердцах воинов нашей доблестной Армии и Военно-Морского Флота, в сердцах миллионов трудящихся во всех странах мира. В эти скорбные дни все народы нашей страны еще теснее сплачиваются в великой братской семье под испытанным руководством...» И в этот момент кто-то резко вырвал у него газету из рук. Перед ним стоял Бочков и с перекошенным от злости лицом заорал: - Читаешь! Антисоветчину читаешь! - Какую антисоветчину? - не понял Роман. - Некролог читаю на смерть товарища Сталина. Скорблю. Вместе со всем советским народом. - Скорбишь? - продолжал орать особист. - Можно подумать. Злорадствуешь. Ну-ка, прочти, что тут написано... - и он сунул газету Роману прямо в нос. - Вот тут. - 5 марта в 9 часов 50 минут вечера после тяжелой необходимой болезни скончался, - стал читать Роман. - Какой болезни? - ехидно спросил его Бочков. - НЕОБХОДИМОЙ, - чуть ли не по слогам произнес Роман, впервые осознав смысл прочитанного. - Необратимой! Необратимой! - зашелся в крике Бочков.- А ты что читаешь? - Что написано, то и читаю, - растерянно сказал Роман. - Антисоветчина написана. А ты читаешь. И злорадствуешь. И это когда весь советский народ скорбит... Но тут он заметил ещё кого-то с газетой в руках и побежал наперерез. - Стой! Воспользовавшись моментом, Роман быстренько выскочил из казармы на улицу. У облупившегося здания типографии стоял старенький грузовик и в него двое солдат бросали плохо перевязанные кипы газет. Рядом, возле машины переминался с ноги на ногу в расстегнутом кителе майор Дмитриков. Испуганный, растерянный он тёр красные воспаленные глаза и всё повторял: - Я не виноват, я не виноват... Дмитриков был редактором гарнизонной газеты. Фронтовик, имеющий боевые награды, он давно уже мог уйти на пенсию. Да только идти было некуда. Семья вся погибла. Вот и остался он в части в должности редактора гарнизонной газеты. А так как кроме него никто в полку толком писать не мог, профессиональных журналистов им по штату не полагалось, то приходилось Дмитрикову быть и военкором, и корректором, и ответственным секретарем, и даже наборщиком... Прошлой ночью, после дежурства в типографии его срочно поднял с постели Бочков. - Вставай, нужно из Центра принять важное сообщение. - Связь была плохая, слышно через слово. Да и сама весть о смерти товарища Сталина так ошарашила Дмитрикова, что он не мог справиться с дрожью и по нескольку раз переспрашивал у читающего текст «Ивана Краткого» чуть ли не каждое слово. И на тебе, все-таки допустил ляп. И какой ляп... - Я не виноват, я не виноват, - повторял он как заклинание и все тёр, тёр красные воспалённые глаза. Но тут подъехал командирский газик, из него выскочил Бочков (когда только успел, подумал Роман) и грубо запихнул Дмитрикова в машину. Больше его никто никогда не видел... - Ну вот, теперь и со мной будет то же самое, - подумал Роман. - А что будет с Мусей, со Славиком? Они-то в чём виноваты? Бочков никого не пощадит... Тем более, что с его женой у особиста уже произошёл один очень неприятный разговор. 4 Это случилось в середине января. Как раз отмечали годик со дня рождения Славика. Пригласили и Семёна Штерна. Акушера, который принимал у жены роды. Человек он был очень общительный веселый, но в последнее время как-то замкнулся, старался быть незаметным. И на то были причины. По посёлку поползли слухи, будто у Штерна в Москве арестовали брата за шпионаж и вредительство, и что скоро арестуют и Семёна. - Ты знаешь,- доверительно шептала Мусе её подружка Света, - а Семён-то наш - сионист. Только прикидывался добреньким, а сам-то роженицам вместо таблеток какой-то яд подсовывал. Чтоб они своим ядовитым молоком детишек травили. Вот же, гад какой... - Что ты несёшь, - набросилась тогда на неё Муся. - Какой яд. Ты ж сама у него рожала, и я, и Нина. Да все тут у него рожали. И что-то я не припомню, чтобы у нас кто-то из малышей умер. - Да, а что ж у твоего ножки такие кривые? - не унималась Света. - Витаминов не хватает, вот и кривые. Но Семён-то тут причем? - Не знаю, говорят... - стала оправдываться подруга. - Но я больше к нему рожать не пойду... - А к кому пойдешь? К Бочкову? Вот он-то точно тебя отравит, - сказала и сама испугалась... вырвавшихся слов. Чёрт дернул такое ляпнуть. Ну а что, она одна так думает? Все... Сказала и забыла. А 23 января, как раз в день рождения Славика, когда у них в доме собрались все их друзья, кроме Семёна, чтобы поздравить счастливых родителей с именинником, вдруг в комнату ввалился Бочков. Хоть его никто не приглашал. И сообщил, что в Москве на днях была арестована группа медиков, которая ставила своей целью путём вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского государства. - Установлено, - стал читать он по бумажке, - что все участники террористической группы врачей состояли на службе иностранных разведок, продали им душу и тело, являлись их наёмными, платными агентами. Так вот, уважаемая Мария Абрамовна, - вдруг обратился он к хозяйке дома, - сегодня я лично арестовал бывшего майора медицинской службы Семёна Ильича Штерна, как врача-вредителя и сионистского шпиона. Вот он, Мария Абрамовна, а не я, мог отравить вашего симпатичного малыша и отправить его на тот свет. Ферштейн? Надо быть более разборчивой в выборе своих друзей. А то, не ровен час, можете сами за ними последовать, - и, не прощаясь, вышел. - Ферштейн, - тихо повторила Муся. - Поняла. Она всё поняла. Что подруга сдала её с потрохами. Что Бочкову хорошо известно то, что она о нём думает. И что в любой момент и она, и Рома, и даже маленький Славик могут угодить за решётку... 5 Надо что-то делать... Роман обхватил руками голову и стал раскачиваться из стороны в сторону, точь-в-точь как когда-то во время молитвы раскачивался его дед - раввин. Надо что-то делать... Спасать жену, ребенка...(О себе он уже не думал). Но как? Как? Увезти на Большую землю? Подальше от Бочкова. От его цепких щупалец... Но кто их так просто отпустит? Самолёт до Хабаровска летает раз в неделю. А из Хабаровска как выбраться? Вот же западня. Он ругал себя за то, что увез жену с собой из Луганска на эту забытую богом Камчатку. Даже институт окончить не дал... Эгоист. Но всё тогда произошло так спонтанно. Так неожиданно. Даже для него. Да, он любил её, безумно, как ему казалось, любил. Но о женитьбе ещё и речи не шло. Хотя, конечно же, чего себе врать, в мечтах он видел их вместе. Здесь, на Камчатке. Среди голых сопок и заснеженных домиков. Но что он мог тогда знать, молодой лейтенантик, только что окончивший училище, о далекой и неведомой Камчатке? И куда, в какую тмутаракань тянул за собой эту молоденькую наивную девочку... Сам бы он ни за что не отважился на этот гусарский поступок. Всё решил шурин Володя - муж его старшей сестры. - Жениться тебе нужно, причём срочно, - заявил он за столом, когда накануне Роминого отъезда у них дома собралась вся их многочисленная родня: отец Гриша со своей второй женой Рисей, сестра Фира, её две малолетние дочки Тая и Вита, дядя Вениамин, младший брат отца, тётя Вера с сыновьями Борей и Женей, двоюродный брат Рома и еще какие-то совсем незнакомые, но считающиеся тоже родственниками племянники Лёня и Фима. - Ты ж там один на Камчатке загнёшься, - не унимался Володя. - Да и уведут твою чернокосую красавицу, пока ты там будешь лямку тянуть. Как пить, уведут. В общем, завтра идём свататься... Как ни странно, шурина поддержал и отец, хотя раньше не очень-то приветствовал его увлечение Мусей. Не то, чтобы она ему не нравилась, он её почти и не видел, но женить Ромчика хотел на Верочке Заславской, дочке своего старого приятеля. Жили они, уж точно, побогаче, чем эти задрипанные Динерштейны. Да поедет ли Вера с ним в такую даль? Вот в чём вопрос. Не поедет. А Муся поедет. Уверен был, что поедет. И не ошибся. Хотя, конечно, Володя тогда явно перегнул палку, заявив перепуганным родителям, что если те добровольно не отдадут свою Манечку, - они её просто украдут... И выкрал же... Уже через три дня после того, наделавшего переполох в семье будущей невесты сватовства, они с Мусей расписались. Загс находился в одном здании с ГАИ, на втором этаже. Так что пока они добежали до нужной двери, такого наслушались.... под дружное ржание шоферни, грозившей, как ещё несколько дней назад грозился он сам, украсть невесту и увезти куда подальше. Ну вот и увёз. Сам. На Камчатку. Куда уж дальше? И что? Там, в Луганске, она была счастлива. Там у неё был дом, родители, подруги, институт, в котором она неплохо училась, там были спектакли, концерты, вечеринки, весёлая беззаботная послевоенная жизнь... А что дал он ей взамен? Богом забытый военн