Ударник
ударник. Тот самый ударник, о котором ходит глупая шутка. - Кто у вас сын? - спрашивают отца. - Он у меня ударник, - с гордостью отвечает тот. - Ударник чего? Производства? - Нет, он у меня стучит на барабане. Смешно? По-моему, не очень. Но это не мешает мне почти каждую неделю слышать все ту же шутку о гордом отце и его ударнике-сыне. Все смеются, кроме меня. У меня, говорят, нет вообще чувства юмора. ударник. Я брожу по городу, прислушиваясь к шагам (стук каблучков, шарканье сношенных ботинок, звон кованых сапог), к дождю (беспрерывная дробь по стеклу, глухие удары по мокрым листьям, редкие шлепки по грязным лужам), ко времени (уверенная непоколебимость башенных курантов, холодный, ко всему равнодушный стук метронома, «ах, не успею» - золотистый циферблат на маленькой ручке, «я еще иду» - прерывистое дыхание каминных часов). У всего есть свой размер, свой ритм. Четыре четверти - часы. Дождь - шесть восьмых. И звон капели - вальс. Родители мои очень огорчены, что я предпочел скрипке барабан, они считают, что я испортил себе карьеру. Мой дедушка был скрипачом. Он был скрипачом еще задолго до моего появления на свет. В то время он имел большую известность. Свидетели тому - пергаментные вырезки из газет и покоробившиеся афиши. Иногда, когда к нам приходили гости, родители вспоминали о былой славе дедушки. Нам он не любил говорить о своем прошлом, но стоило кому-нибудь только намекнуть, что он хотел бы услышать «Мелодию» Глюка или «Сон пастуха» Вивальди, как дедушка послушно вставал из-за стола, брал скрипку и... В основном он играл грустные, протяжные вещи. Звуки из-под его смычка выходили наполненные какой-то особой, ностальгической, что ли, печалью. Мягкий и в то же время грудной голос скрипки был настолько легок и прозрачен, настолько незаметными казались переходы от одного звука к другому, настолько значимыми-паузы, что аккомпанемент, столь необходимый для сольной игры, казался необязательным, ненужным. Играл он много, но всегда останавливался чуть раньше, словно чувствовал, что начинает надоедать. - Почему ты больше не выступаешь? - спрашивал я его. - Стар, - отвечал он мне, - стар. Скрипке нужны молодые сильные пальцы, как у тебя. Скрипка - это женщина, она не признает дряблых старческих объятий. По утрам он будил меня и после вкусно приготовленного завтрака начинал учить игре на скрипке. - Ну что ж, молодой человек, - говорил он, - при¬ступим. Уроки затягивались, но, несмотря на то что от не¬прерывных, изнурительных упражнений пальцы у меня начинали неметь и я испытывал сильную физическую усталость, я все равно с каким-то необъяснимым остервенением продолжал мучить и себя, и скрипку. Быть может, желание превзойти своего старого учителя подстегивало меня. Ведь он говорил, что скрипка - женщина, которой нужны сильные молодые пальцы. А я был совсем юн, но уже первое романтическое чувство робко посетило меня. В детстве я отличался богатым воображением. придумывал себе какую-то нереальную, празднично красивую жизнь. Жизнь с парусами, ночными серенадами, с выстрелами лепажских пистолетов, звоном шпаг и, конечно же, с великолепными балами (где музыка, сияние люстр и где - о, чудо! - едва заметная улыбка той, ради которой можно пожертвовать всем). Наверное, каждый проходит через это. Романтика и романтики кружат нам головы, мы упиваемся их романами, а потом в каждом прохожем видим героев «плаща и шпаги». Одно время мы жили в общей квартире. И дедушке это нравилось. Пожалуй, только ему. Ни я, ни мои родители не испытывали большого восторга от общей кухни, темного коридора и вечно занятой кем-то ванной. Прав¬да, дедушка больше всех ворчал, что «опять не попасть в туалет» или «сколько можно ходить взад и вперед, постоянно хлопая дверью». Но я видел, что ему нравится жить в этой квартире. Каждый вечер, когда жильцы возвращались с работы, он брал скрипку и начинал играть. Играл он, стоя посреди комнаты в пижаме и тапочках, но весь его вид был таким, будто он вновь, как когда-то в юности, вышел на залитую светом эстраду, чтобы покорить пришедших послушать его людей. Обычно он играл те же самые вещи, что мы с ним разучивали утром, но сейчас они звучали совершенно по-новому. Голос у скрипки становился увереннее и в то же время мягче. Мне даже казалось, что дедушка волнуется, что у него немного дрожат руки. Жильцы выходили в коридор и, делая вид, что чем-то заняты, прислушивались к доносившимся сквозь тон¬кую фанерную дверь звукам. Дедушка никогда не играл произведения современных композиторов. Он их не признавал. Его кумирами на протяжении всей жизни были Моцарт, Гайдн и Вивальди. - Но это же примитивные сладенькие мелодии, - как-то возразила на мое восхищение дедушкиными «кумира¬ми» Танечка Михневич (она училась в музыкальной школе-десятилетке и уже мнила себя знаменитостью). - Конечно, для своего времени они хороши, но сей¬час их слушать, по крайней мере, скучно. Новые времена рождают новые имена. А твой Моцарт всего лишь история, не больше. Она восхищалась Щедриным, Свиридовым. - Послушай, какая оригинальная, какая необычная гармония, - говорила она, нажимая клавиши своего новенького пианино, - твоему Моцарту никогда бы до этого не дойти. Мне было немножко обидно за Моцарта: не его вина в том, что он так рано родился. Но я не хотел возражать Танечке, потому что это она была той, из-за кого я все больше привязывался к своей скрипке. Как-то все это я рассказал дед