Призывная армия держится только на одном посыле — долге перед государством, который, в свою очередь, строится на ощущении социальной справедливости. Я готов оттарабанить юность с лысой головой, но взамен я хочу получить образование, работу, медицинское обслуживание, уверенно ненищенскую старость, поддержку семьи.
Забривая солдата на службу, государство требует от него временно отказаться от своей личности, став винтиком в системе. Взамен оно обязуется компенсировать ему эти семьсот тридцать дней в сапогах по возвращении. Помочь вновь обрести свое внутреннее «я». Как это происходит, например, в том же Израиле — дембельнувшиеся из ЦАХАЛа парни могут пройти курс трудовой терапии, полгода вкалывая в кибуце. Это работает. Оказалось, что тяжелый физический труд замечательно лечит переклинившую от войны башню.
Великолепное по своей изящности и простоте решение. Словно специально придуманное для России — колхозов хоть отбавляй.
Или то, что делали Штаты во Вьетнаме. В 1964-ом году в американских газетах были опубликованы фотографии и бортовые номера самолетов летчиков истребителей — сына Министра обороны, сына Председателя парламентского большинства, еще кого-то. Сделано это было не для вьетконга и не для пиар-акции, а с одной единственной целью: чтобы любой сержант мог сказать: «Смотрите, олухи, вы видели, кто сейчас пролетел? Он с нами, он такой же, как мы!» Советские зенитчики начали охоту за этими самолетами и сбили-таки двоих (их потом меняли на пленных), но это вызвало настоящий подъем среди солдат. Они не были брошены.
Но подобного никогда не было. Государство забывает о человеке тут же, само нивелируя свой же посыл.
А сын министра обороны, летчик в Чечне — смешно само по себе.
Собственно говоря, сегодняшняя власть создала ту армию, о которой мечтали коммунисты — рабоче-крестьянскую. И служат в ней рабоче-крестьяне. При всем своем внешнем сходстве Афган и Чечня были абсолютно разными по содержанию войнами. Армия превратилась в повинность самых бедных слоев общества перед самыми богатыми его слоями, которые и составляют государство. Личный номер стал клеймом низшей касты, которую отправляют на войну.
Утрируя — бедные у нас сегодня служат богатым.
Вопрос — за что?
И главный вопрос — как они сами отвечают на этот первый вопрос: "За что?"
Знаменитая «Колыбельная бедных» Всеволода Емелина — именно об этом:
И дальше:
Конечно, это только выдержки, читать надо полностью. Но настроение и мысли переданы точно.
Ареал обитания «чеченцев» — именно регионы. В крупных городах есть возможность отмазаться и там предпочитают не служить. Хватит пальцев одной руки, чтобы посчитать «чеченцев»-срочников, которых я отыскал в Москве за эти 12 лет.
Уходя в армию из ниоткуда, сегодня солдат возвращается в еще большую социальную безнадегу. Представить оставшегося в Чечне без ног ветерана, работающего аналитиком в нефтянке, практически невозможно. Не могу я представить и военного летчика, возглавляющего свой банк. Не слышал и про бывших солдат, имеющих бизнес где-нибудь в Чехословакии. Или ставших журналистами, учителями, докторами.
Более того, если еще на первой я встречал людей с высшим образованием, то на второй — ни одного! Да и просто городских или среднего достатка было очень мало. Среди всех моих знакомых только человек пять стали средним классом. В интернете ветеранское сообществе чеченцев также почти не представлено. Знаете почему? У них попросту нет компьютеров.
Среда больше не рождает Ломоносовых и Есениных. Среда давит их.
Ситуация — предреволюционней некуда. И власть это чувствует. Жириновский на днях высказался в том смысле, что сегодня главная задача верхушки — не допустить революции. Сурков с Павловским тоже на эту тему распространялись. В последнее время вообще это слово — «революция» — стало часто звучать в эфире.
Задача государства — абсолютное распространение своего влияния на общество. Задача общества — абсолютное освобождение от влияния государства. Один из симптомов посткомбатанта — обостренное ощущение справедливости. Еще один — вина за то, что выжил сам, стремление исправить эту вину, и, как следствие, равнодушие к собственной жизни.
Казалось бы, ветераны — это как раз та прослойка, которая и способна взорвать общество. Но… Ветеранского движения в России никогда не существовало. Возможно, именно потому, что у нас было так много войн. Люди устали. Зачатки движения были, но каждый раз они превращались в дележку.
Проигранная гражданская война на своей территории со своими гражданами и неясными целями, помноженная на катастрофическое классовое расслоение, загнала парней в заранее обозначенные рамки, и выбора им попросту не оставляет. Либо бухать в охране либо бухать на стройке. Из тех, кто был со мной во вторую, спилось не меньше половины. Очень многие сели. Остальные перебиваются по охранам.
Так и живем помаленьку. Из безнадеги в войну и обратно в безнадегу. «Тени в раю» — очень точное определение.
Привести какой-то один пример сложно. Потому что даже на моей памяти их — десятки. И все они типичные. Как, например, Александр К., потерявший при подрыве обе ноги и руку, и живущий сейчас только на пенсию, без какой-либо возможности занять достойное место в этом обществе — он даже из дома выйти не может, нет пандусов. Или Дима Лахин, “Новая” писала о нем. Или Пашка Павлин, оставшийся без руки, выучившийся на системного администратора, но уже который год не способный найти работу в своем городе и выкарабкаться из бедности. Или мой однополчанин Олег, тихо спивающийся в охранке. Или…
Чечня еще не вымерла, она еще живая, еще колобродит, болит. И у этих людей есть шанс. Но государство им его постоянно перекрывает.
В Рязани, куда я ездил делать материал о Денисе Жарикове, застреленным по пьяни собственным командиром, меня на вокзале встретил главный редактор Рязанской «Новой» Алексей Фролков. Стояли на крыльце, ждали машину, которая должна была отвезти нас в деревню, где живет мама Дениса.
— Дядь, а у Вас не будет десяти рублей?
Пацан. Лет десять-двенадцать, а может и четырнадцать, у беспризорных сложно определить возраст. Одежда грязная, но сам опрятный. Взгляд — голодный, но читается и достоинство: «не дашь, да и черт с тобой, унижаться не буду». Однозначно определить его я все же не смог. Переспросил:
— Тебе зачем?
— Дядь, не думайте, не на плохое.
Я дал ему десятку.
Время еще было и я решил сходить умыться после ночи. В туалете стоял тот пацан. Тоже умывался.
— Спасибо, дядь. Я поел.
Так и сказал.
— Родителей нет?
— Да есть, только…
— Пьют?
Он промолчал.
— А живешь где?
— Когда дома, а когда так…
Заводится я после войны стал с полоборота. Башка взрывается без предупреждения. Да и сентиментальность изо всех щелей прет. Млять…