– Ну, уж это извините! Атанте![2] – возмутилась примадонна. – Чтобы таких на сцену пускать, которые с книжками[3]!
– А тебе бы все таких, которые без книжек. Необразованная! – рассмеялся баритон.
– Я отказываюсь! Я не буду! Я уйду!
– Это уж не по-товарищески, ежели ты уйдешь!
– Пускай хоть жалованье в таком случае прибавит!
– Это другое дело!
– В Москве же так служили! – философски заметила комическая старуха.
В разговоре не принимала участия очень бледная, с болезненным лицом, молодая женщина, бывшая в последних месяцах беременности. Она сидела у окна, отдельно и каждый раз, как отворялась дверь в режиссёрскую, смотрела жадными несчастными и злыми глазами, словно кого-то ждала.
– А мой-то там, все около Маруськи околачивается? – не вытерпела она и спросила у вошедшей «второй».
– Охота вам ревновать! – заметил кто-то, пожимая плечами.
– Да не ревную я! Не ревную! – взвизгнула беременная женщина. – Мне подлость его! Вот что! Мне ее, твари, жаль. Будет с чемоданом ходить, как я. Не знаю я, что ли? Первая?
И она принялась перечислять. Глашка, которая сделала себе выкидыш и умерла от заражения крови. Дашка, которая потом попала в известный дом. Сашка, которая отравилась, когда он вышвырнул ее из труппы «в положении». Зинка, которую он потом помещику подстроил, а помещик ее через три дня выгнал, и она теперь шатается по улицам. Грушенька, у которой он заложил все вещи. Пашутка, которую он от матери, от квартирной хозяйки увез и «в положении» бросил.
Список был очень длинен. Она произносила имена девушек и с жалостью и со злостью. Все слушали спокойно, как старую повесть, которую знают все наизусть.
Дверь режиссёрской отворилась, и появился «он», знаменитый «во всех городах» комик, сердцеед и пожиратель девушек. Он был в каком-то пиджаке какого-то необыкновенного, темно-красного цвета и какого-то необыкновенного фасона, какого я никогда не видал ни до, ни после этого. Манишку закрывал широкий пластрон с большой брильянтовой булавкой. Воротнички были свежими, вероятно, на прошлой неделе. Вид гордый и победоносный.
Знаменитый комик был вместе с тем и режиссёром.
– Господа, на сцену!
– Вы пьеску-то после репетиций на дом брать будете? – спросил меня суфлер, когда я подошел к его столику, на котором стоял жестяной закапанный подсвечник.
– Нет. Зачем же?
– В таком случае позвольте, я ее уж у себя держать буду.
– Может быть, она будет нужна режиссёру?
– Нет, уж зачем же? Ишь, вы какие хорошие! Единственная гарантия. Как первый спектакль, – жалованье перед занавесом и пожалуйте! А то и суфлировать не буду и пьесы не дам!
– Послушайте, я не имею права входить в такого рода комбинации.
– Нет-с, уж раз пьеса ко мне попала, не отдам! Извините!
– Господа, по местам! По местам! – кричал режиссёр, устанавливая хористок, при чем он чаще других дотрагивался руками до молоденькой, миловидной девушки, с лицом еврейского типа:
– Вот так станьте, деточка! Вот этак.
Это и была Маруся.
Репетиция началась.
Видали ли вы когда-нибудь обозрение без конки, которая не сошла бы с рельсов при выезде на сцену? Было бы нарушением самых священных традиций написать обозрение без «конки». Была она, каюсь, и в моем обозрении.
Конка сходит с рельсов и кучер кричит:
– Тир!
– Тир! – повторяет невозмутимо «обозреватель».
– Позвольте, какой тир? Откуда «тир»? – изумился я.
– Тут так написано: «тир!» – подал он мне тетрадку.
– Да это ошибка переписчика! Не «тир», а «тпру».
– Ах, а я думал, что тир. Конка, так сказать, с рельсов сошла, значит, у цели. А цель – это тир. Я думал, вы эту мысль проводите! – ответил мне «обозреватель» глубокомысленно и с достоинством…
– Не «тир», а просто «тпру».
– «Тпру», так «тпру». «Тпру»! Репетиция продолжается!
– Пшеница подешевела, и репортеры плачут! – громко выкликнула примадонна перед своим «нумером» пения.
– Какие репортеры? Где репортеры? – снова изумился я.
– Здесь так написано! – отвечала она, смотря в роль.
Я подошел. Бедняжка держала тетрадку, в которую смотрела, вверх ногами:
– Здесь так написано!
Я вежливенько взял тетрадку у нее из рук и повернул как следует.
– Не репортеры, дорогая моя, а экспортеры. Знаете, которые пшеницу за границу отправляют.
– Так, так бы и сказали! А то экспортеры какие-то! Вы мне, пожалуйста, эти немецкие слова уберите. А то я навру. Мне что цивилизация, что ассенизация, – все одно: одна прокламация!
3
…