Эти мысли — эпиграф, точнее, один из эпиграфов к «мышлению целого класса», как и «космический» страх. Это ключ к пониманию многих российских проблем. Ибо несмотря на вековые разговоры о непросвещенности русского народа дворянство практически ничего не делало (за редкими исключениями, вроде Воронцова) для того, чтобы просветить народ. Не из тех ли времен берет начало трагическая ситуация на фронте в 1917 г., описанная В. Б. Шкловским: «Офицерство почти равнялось по своему количественному и качественному составу всему тому количеству хоть немного грамотных людей, которое было в России. Все, кого можно было произвести в офицеры были произведены. Хороши или плохи были эти люди — других не было, и следовало беречь их. Грамотный человек не в офицерском костюме был редкость, писарь — драгоценность. Иногда приходил громадный эшелон, и в нем не было ни одного грамотного человека, так что некому было прочесть список»[216].
Приведенная мысль Закревского и отрицание Ермоловым практики Воронцова, таким образом, тесно связаны. Как ни парадоксально — ценимая ими выше всего военная мощь Империи оказывалась для них неотделимой от неграмотности, от забитости «нашего солдата», который устраивал их только таким, каков он есть: мужиком, сменившим армяк на мундир, лапти — на сапоги, барина — на офицера. В этом — залог могущества России. Главное, чтоб барин оказался добрым. «Правление наше отеческое, патриархальное».
Легко видеть, что восприятие Ермоловым и Закревским солдатской проблемы в целом повторяет их отношение к возможным реформам. Ибо переход от патриархального управления армией к управлению, основанному на твердой законности, — это калька аналогичного перехода в масштабах всей страны. Всемогущему командиру соответствует всемогущий царь. Законы не главное, хватает и циркуляров. А тот Закон, который стал бы своего рода армейской конституцией — не нужен, как не нужна конституция России.
«Мятеж не может кончиться удачей…»
Думаю, что гишпанская история не останется без хвоста. Армия дает законы королю?
Н. М. КарамзинДавно замечено, что бывают годы, когда человечество как бы коллективно сходит с ума. Например, 1648–1649 гг., когда в Англии происходила революция, окончившаяся казнью Карла I, во Франции — Фронда, в Речи Посполитой — страшная война на Украине, в России — «Соляной бунт» и другие городские восстания. Год 1820 г., хотя впечатляет и меньше, но тоже, несомненно, из этих: революция в Испании, затем в Неаполе, Сицилии, Пьемонте, Португалии; одними романскими народами не обошлось — восстание в Грузии, а в 1821 г. — антитурецкое восстание в Валахии и Греции. К этому нужно добавить возмущение семеновцев, постоянные заговоры против Бурбонов, заставляющие Волконского в очередной раз ужасаться тому, «сколько там злых людей, которые никак не могут быть спокойны и желают каким-нибудь только способом производить общее беспокойство», и тому, что «такой век, что каждый день должно ожидать чего чрезвычайного». Неудобство жизни в таком веке мы сейчас тоже хорошо представляем.
«Слава тебе, славная армия гишпанская! Слава гишпанскому народу! Во второй раз Гишпания показывает, что значит дух народный, что значит любовь к Отечеству», — написал в 1820 г. Н. И. Тургенев. Как известно, военные революции 1820 г. оказали весьма серьезное влияние на российских заговорщиков. Помимо восторженных эмоций они дали пример, живой реальный пример. Можно было рискнуть, или, цитируя М. Ф. Орлова, «пошутить». Проницательные представители старшего поколения вовремя почувствовали опасность.