- Реклама? - какой-то пацан, не многим старше Данилы, подошёл к нему вплотную.
Данил вздрогнул. Дима чётко сказал - не говорить и не стоять по двое. А может этот пацан - провокатор? И как только Данил сдвинется с места и откроет рот - этот тип тут же позовёт полицию.
Данил сделал полшага назад и протянул ему листовку. Парень взял её и просмотрел.
- А, я думал реклама.
И ушёл. Одна листовка была роздана. Осталось около ста - пятьдесят в одной руке и пятьдесят в другой.
Руки от напряжения быстро устали. Данил решил менять их. Опустил одну.
Людей стало прибавляться - Москва спешила по делам. И листовки стали расходиться. По домам, офисам, школам.
Кто-то фотографировал Данилу на телефон.
"Всё, я попал", - подумал он.
Но было почему-то уже всё равно. Он стал ощущать себя частью чего-то большого и важного.
Через два часа зубы стучали от холода, а руки онемели. Осталось листовок двадцать. Данил убрал их в карман джинсов и пошёл к памятнику.
Дима уже был там.
- Ну как?
- Замёрз ужасно. Вот осталось. - Он протянул Диме листовки.
- Оставь пока себе.
- А ты?
- Я даже раньше. Но я у метро стоял. Один докапывался - пришлось уйти к Макдаку. Но там даже народа больше. А ты чё футболку не снял? Я же говорил.
Данил деревянными пальцами стащил футболку и надел куртку.
- А что это за памятник? - спросил он, заикаясь от холода.
Дима посмотрел на памятник, около которого они переодевались.
- Да поэт какой-то. То ли киргиз, то ли казах.
Данил посмотрел на этого поэта. Прочитал на памятнике:
Абай Кунанбаев
Казахский поэт и мыслитель.
Поэт сидел на высоком камне. Глаза его были закрыты. Одну руку положил на книгу, другая просто опущена вниз. Сидел, словно задумавшись о чём-то, не обращая ни на кого внимания.
- Пойдём в Макдак. Есть охота, - сказал Дима.
. . .
В Макдональдсе немного согрелись. Взяли бургеры, колу, картошку - привычный набор. Нашли пустой столик. Сели у окна.
Данил смотрел на людей. Ничего и никто не изменился. И они сами - сидели в Макдаке и ели, как будто не стояли только что на одиночном пикете.
- В это воскресенье будет митинг. - Сказал Дима. - На Октябрьской. Пойдёшь?
Данил задумался. И всё смотрел в окно на людей. Какой-то оборванный грязный мужик стрелял у прохожих денег. Он был ещё нестарый, не инвалид. Но протягивал руку и грубым пьяным голосом кричал:
- Я есть хочу! Не надо денег, дайте поесть!
Сквозь открытую дверь его было хорошо слышно даже здесь.
- Тебе не хочется большего? - вдруг спросил Данил.
- Большего? Чего?
Данил наклонился к Диме, чтобы никто не услышал и прошептал. Он не хотел шептать, он хотел сказать открыто и громко. Но получилось только прошептать:
- Ты был на Болотной?
Дима замер и напрягся.
- А что?
- Ничего, - Данил покраснел. Неужели Дима может подумать, что он... Данил не мог подобрать слова. Сдаст его.
Дима опять задумался. Он сегодня не был таким спокойным и весёлым. Казалось, он решает какую-то задачу и не может решить. Он пристально смотрел на Данилу.
- Не был, - наконец, сказал он.
Он всё ещё смотрел на Данилу, точно проверяя - можно ли ему верить. И видимо, решил, что можно, потому что сказал:
- Но мои друзья были. И чуть было не сели. С отцом ездили их из ментовки забирать.
- А отец тоже с тобой?
- Пока работал - нет. Некогда было. А сейчас...
- А что сейчас?
Дима отвернулся. Наверное, не хотелось говорить. Но сказал.
- Он год уже дома.
- Пьёт? - почему-то спросил Данил.
- Нет. Заболел. Травма была на работе. Какой-то козёл котёл не закрыл.
- И что?
- Что... Пол руки как не было.
- И?
- Ушёл по производственной травме.
- Платят?
- Платят. Шесть штук в месяц.
- И как же вы?
- Мать работает. Я тоже скоро пойду. После девятого в строительный колледж. Там стипендию будут платить. И со второго курса на работу. Хочешь - со мной.
- Да не знаю. Не решил ещё. А ты был в ментовке? - опять шёпотом, но уже не таким, спросил Данил.
- Нет ещё. Сам не попадал. А ты?
Данил покачал головой.
- И как там? - опять спросил.
- Где?
- На Болотной...
Данил произносил это слово вполголоса.
- Ты чё, испугался? - Дима опять напрягся. - Слиться хочешь?
- Нет. Не хочу.
- Что ты с этой Болотной! Ты думаешь, на Болотной всё закончилось? - Дима даже как будто усмехнулся. - Всё только начинается.
Он сказал это так торжественно и громко, что Данил вздрогнул.
- Что начинается? - спросил он.
- Протестное движение, - сказал Дима. - Протесты. Мы.
Теперь всё это обрело название. Протестное движение... Протесты... Мы...
Но он тогда - кто?
Дима больше ничего не говорил. Он смотрел в окно.
За окном шли новые люди, которым можно было раздать оставшиеся листовки. А под столом лежала сумка с футболками. Данил задевал её ногами.
Пьяный мужик всё не унимался. Он теперь сидел на асфальте и всё повторял и повторял как молитву:
- Я есть хочу! Дайте есть. Не надо денег. Купите еды.
Гамбургер уже не хотелось. Данил думал было отдать его этому мужику, но передумал. Перед Димой было неудобно.
Вспомнил, что пора домой. Что, наверное, зайдёт Оля. И надо притвориться больным.
- Спишемся! - в метро Дима пожал ему руку.
Это значит - друзья.
Только дома Данил вспомнил, что забыл отдать листовки.
Он спрятал их в ящик своего стола. Под фотографию отца.
Среда
(Отец)
Отца Данил знал не очень хорошо.
Он много работал и приезжал редко. И всегда неожиданно.
Осенью - в конце ноября. Работа заканчивалась, и отец приезжал.
Отец делал ремонты. Иногда строил загородные дома. Иногда очень далеко от Москвы. И ездить домой часто не мог.
Уезжал на объект в марте, когда сходил снег - и приезжал в ноябре, когда становилось невозможно работать. И до следующего марта сидел дома. Так и жил - полгода на работе, полгода - дома.
Про работу отец не рассказывал - кому строит, что строит.
- Дача и дача, - говорил он, - обычная.
Но Данил так не думал. Об обычной так не говорят. Отец никогда не брал его с собой, хотя было лето, и никогда не говорил точно, куда едет.
- Под Воскресенском. Тебе о чём-то скажет? - говорил он матери.
- Хоть адрес оставь. Мало ли.
- Тебе сообщат, если что.
И всё. Больше ничего. Только - "тебе сообщат, если что".
Отец работал один. У него были напарники, но никто не выдерживал его характера.
"У меня, когда он смотрит, гвозди гнутся, - говорил один, - не могу с ним работать".
Поэтому отец всегда был один. Часто говорил сам с собой. Привыкал, наверное. Всё лето на объекте - как Робинзон Крузо. А с людьми молчал. Дома - и двух слов не скажет. Мать говорит, что Данил - в него. Такой же угрюмый. Всё - молчком.
В свои проблемы отец никогда никого не посвящал. А проблемы были. Данил знал.
Однажды отцу не заплатили. Он приехал домой почти без денег. Мама спрашивала. Отец молчал. Несколько дней ходил мрачный и злой. Потом уехал. Приехал через несколько дней с деньгами.
Бросил на стол:
- Триста. Больше не будет.
- Полгода работал и только триста? - мама не поверила. Отец обычно привозил в два раза больше.
- Я же сказал - больше не будет.
- Ты что, кому-то должен?
Но отец молчал.
А вечером Данил увидел у него на макушке кровь.