- Глупости, - сказал уверенно Зазыба. - Наши все были здесь. Сам же знаешь.
- Дак, как там его...
- А у тебя небось поджилки дрожат? Ай уж не надеешься на дружка?
- На Животовщика, как там его? Да ведь вон как старается!
- Ну что ж, - спокойно ответил на это Зазыба, - не хотела собачья лапка лежать на лавке, дак придется упасть под лавку.
- Ну да, как там его, - что-то не поверил в Зазыбову аллегорию Драница. - Антон завсегда сухой из воды выйдет. Для него все равно, черное ли, белое ли.
- Как бы не так, - насильно усмехнулся Зазыба. - Ты же сам, бывало, в компании любил приговаривать: придет коза до воза, а мы ей кнутик. Помнишь?
- Дак, как там его...
- Вот видишь, тык-мык - и сказать нечего. А все потому, что учат тебя поздно.
Драница мигнул, словно заплакал.
- Дак без муки, как там его, нема и науки. Но что с нами будет? Куды нас ведут?
- Сам же видишь, в деревню. А в конце концов, поинтересуйся у своего дружка, тогда и мне подробно расскажешь.
- Дак...
Зазыба поискал взглядом Парфена Вершкова.
- Слыхал, что говорят? - спросил он через головы.
- Слыхал, - ответил Вершков, пробираясь ближе.
- Я что-то не верю. При чем здесь лошадь? Мы же все были вместе!
- Дак и я прикидывал уже. Выходит, так.
- А там... Словом, надо, Парфен, глядеть, чтобы не принудили нас кроить дырявые портки.
Солнце заходило за лес чистым. Зацепившись за макушки деревьев над озером, оно уже ровно догорало там.
Внезапно на дорогу, прямо под ноги веремейковцам, выскочила из картофельных борозд собака. Это была Хрупчикова лайка, и ее все узнали - по закрученному бубликом хвосту, по красному языку, который вечно ходуном ходил, даже в лютый мороз. Собака Хрупчикова вообще была безобидным животным, она мало когда пребывала в деревне, все бегала безголосо по округе, гоняла кого-нибудь вдоль и поперек по засеянным полям. Во всяком случае, ни лая, ни злобы ее в Веремейках никто не помнил. А тут тихоня нечаянно вякнула, будто с перепугу, на знакомых людей, отскочила на обочину и кинулась к конвоиру, ехавшему по правой стороне, норовя вцепиться зубами в свешенную ногу в стремени. При этом она громко гавкала, легко, как мячик, подскакивала, даже конь под седоком заволновался не на шутку, пошел боком, спотыкался и пятился.
- Силантий, - встревожился кто-то в толпе, - позови ты, ради бога, собаку свою, а то...
Но Хрупчик не успел и слова вымолвить - конвоир моментально сорвал карабин, что наискось висел у него за спиной, и, даже не щелкнув затвором, выстрелил в разъяренную собаку, которая сразу же ткнулась мордой в заросшую травой землю, забилась в судорогах, будто глотнула с хлебной приманкой быстродействующей отравы. Веремейковцы, на глазах у которых свершилось это, в ужасе втянули головы, даже сбились с ровного шага. А какая-то из женщин запричитала в голос, но тут же испуганно подавила плач.
- Ну вот, дожили, - сказал кто-то, - и заступиться некому.
- Кто ж это полезет теперь на рожон? - послышался ответ, и Зазыба узнал - голос вроде бы принадлежал Ивану Падерину. - Вон, собака только загавкала, и то...
- Жалко собаку...
- Что уж тут плакать по шавке, коли день такой - что худо, то и лихо, - сказал Силка Хрупчик, которому, может, пока одному было о чем горевать - за воротами при дороге осталась лежать его собака.
- Оно так, - поддержал Хрупчика кто-то из женщин, - только пусти первую слезу - за ней сразу другая потечет, потом и не удержишь.
Зазыба ступал по мягкому, будто горячая зола, дорожному песку и, теряясь в догадках, томительно просеивал через свою рассудительную голову все, что приходило на ум, однако дойти до чего-нибудь путного не мог: правда, куда, ну куда и для чего гонят под конвоем веремейковцев?
Раскрылась загадка только в деревне. Не сама загадка, а всего только причина, разъярившая немцев.
Когда веремейковцев наконец пригнали на майдан против бывшей колхозной конторы, там уже стоял знакомый броневик. Несколько спешившихся всадников, которые успели сюда раньше, похаживали с карабинами вдоль штакетника под окнами. Лица у немцев были напряженные, даже растерянные, во всяком разе, так показалось веремейковцам. С броневика тут же при всех слез рослый, перетянутый в талии офицер с очень спокойными светлыми глазами. На нем ладно сидел зеленый френч - черные отвороты на рукавах и такой же черный воротник с зеленой окантовкой. На груди, продетая в петельку для пуговицы, краснела малиновая лента, а на рукаве с правой стороны блестел значок офицера полевой жандармерии - серебряная стрела на золотом поле.
Жандарм приблизился к веремейковцам, которые, оказавшись на майдане, сбились еще тесней, повел по лицам глазами, словно искал среди этих людей кого-то, кто был ему крайне нужен, потом круто, одним коротким движением повернулся спиной и мерно, будто считая шаги, направился к штакетнику. Потом, так же снова повернулся к веремейковцам и чуть ли не след в след, не убыстряя и не замедляя хода, вернулся на то место перед толпой, где уже раз останавливался.
- В вашей деревне исчез наш солдат, - начал он по-русски чистым, литой меди, голосом, нисколько не повысив его, но так, что слышно было самым задним. - Я предупреждаю: если через десять минут солдата не разыщут, обвинение ляжет на всех вас. Если же солдата найдут убитым, обвинение опять же ляжет на вас. Но в этом случае, чтобы избежать наказания, вы должны будете назвать убийцу. Иначе расстреляем всех. Ни единая капля крови, даром пролитая солдатами великого фюрера, не может остаться без отмщения. Вы все обязаны знать об этом, знать сегодня, завтра, знать всегда. Кто староста?
Услышав, что именно ему, а не кому-нибудь другому первым надо откликнуться теперь, чтобы ответить на поставленный вопрос, Зазыба протиснулся вперед, произнес совершенно спокойно и тоже не слишком громко, совсем так, как говорил офицер:
- В деревне нету еще старосты.
- Почему?
Зазыба простовато пожал плечами, склонив голову слегка набок, но вдруг спохватился, что держит руки по швам, и тут же заставил себя согнуть правую в локте, дотянуться ею до носа и щипнуть за самый кончик - это было его излюбленной привычкой в затруднительные моменты.
Офицер, видно, тоже понял Зазыбово движение, поэтому особенно пристально вгляделся в его лицо, которое совсем не показалось ему простоватым, слегка прищурился и сказал с явным поощрением:
- Отлично. - Но тут же поманил средним пальцем левой руки Браво-Животовского, который стоял наготове неподалеку. - Господин полицейский, кто из ваших людей оставался тут, в деревне? - спросил он, чтобы услышали и остальные.
- Не знаю, - ответил Браво-Животовский, сразу принимая виноватый вид, мол, неожиданно это случилось, потому и не мог предусмотреть.
- Разузнайте и доложите! - приказал ему офицер.
Браво-Животовский подскочил ближе к толпе, крикнул нетвердым голосом:
- Кого не было в Поддубище?
- Верней, кто был в это время в деревне? - поправил его жандарм, совершенно не выказывая раздражения, которое, конечно, кипело в нем, несмотря на внешнее спокойствие.
- Да, кто оставался в деревне? - уже совсем теряясь, крикнул Браво-Животовский.
- Дак, сдается, никого, - шевельнулся в толпе Силка Хрупчик, почему-то слегка приседая. - Все ж наши в Поддубище ходили.
- Ты сам видел, Антон, - подал голос из-за спин деревенских и Роман Сёмочкин, который после случая у криницы надолго притих и совсем не обнаруживал своего присутствия. - Мужики все были на разделе. Это можно даже теперя перечислить. А бабы... Дак бабы, сам знаешь...
- Да не могли наши бабы убить человека, - несмело отозвалась Рипина Титкова. - Это же не петух...
Браво-Животовский повернулся к офицеру, вздернул плечи - мол, сами видите. Но тот не принимал никаких оправданий. Согнул руку в локте и глянул на круглые, похожие на компас, желтые часы.
- На размышление вам две, нет, даже две с половиной минуты. Если за это время не будет найден наш солдат, обвинение ляжет на вас. Если же...
И он опять почти слово в слово принялся повторять то, что говорил раньше.
Странно, но только теперь веремейковцы по-настоящему поняли реальность угрозы.
- А, людочки, что ж то будет! - заголосила с краю Ганнуся Падерина, почему-то отталкивая от себя плотно стоявших женщин