В самом начале следующих суток белая конница с ходу обрушилась на Александровский поселок. И тут крушили, рубили — все это в глухом непроглядном мраке пасмурной ночи. По беглым докладам Мамонтов знал: штаб дивизии красных, отступивший из Таловой в этот поселок, настигнут, однако разгромлен только частично. Ни командира, ни комиссара дивизии среди пленных и убитых нет. Ускользнули. И опять не захвачен обоз. Но теперь уже потому, что у западной окраины поселка на пути белых кавалеристов стеной стал батальон связи — две сотни красноармейцев. Они стреляли, бросались врукопашную, и с этой позиции их никак не удавалось сбить, и длилось так до той поры, пока обоз дивизии — тысяча подвод — не сумел уйти еще на пятнадцать верст и достичь села Новая Чигла.
• •Бойцы батальона потом частью разбежались, частью погибли, многие из них были захвачены в плен.
И никто не знал тогда, какой важности дело своим ночным боем эти двести человек совершили!
• •К Новой Чигле корпус Мамонтова — опять же слитной ударной массой — подступил утром.
Штурм начали орудийным обстрелом. Потом конники ворвались в село. Мамонтов скакал среди первых. Хотелось всем и каждому показать: он не трус, пусть убеждаются. Как бы снять этим с себя хоть какую-то часть вины за трудности, неожиданно встреченные корпусом.
Улицы были пустынны, но, едва выехали на северную окраину, откуда начиналась дорога на Верхнюю Тишанку — следующее село, которое предполагалось немедленно захватить, — над головами верховых запели пули.
— Кто там стреляет? — спросил Мамонтов у адъютанта, раньше его прискакавшего на это место.
— Организованные обозники, — ответил тот.
— Что-о? — Мамонтов обернулся к сопровождавшему его Попову. — Это какие — такие еще?
— Совершенно точно, — подтвердил Попов. — Дорога до самой Верхней Тишанки, все восемь верст, забита телегами. Тот треклятый обоз, что ушел от нас в Таловой.
— И чего же мы ждем?
— Ждем не мы, ждет начальник вашего штаба, — с тихим смехом ответил Попов.
Он всегда так называл Калиновского, когда был им недоволен.
Мамонтов вернулся в село, разыскал избу, в которой разместился штаб. Вошел. На стенах уже были развешены карты. Писаря, делопроизводители, дежурные офицеры гнулись над схемами.
Жестом он вызвал Калиновского в соседнюю комнату.
— И что же? — спросил он.
— Разведка доложила, — как и всегда, с полной невозмутимостью ответил Калиновский, — дорога на Верхнюю Тишанку и в самом деле забита обозом красных. Это не героизм. И не сознательное усилие. Просто не могут больше идти. Замерли, обессилев. У многих возов кони так, не распряжены, и повалились. Сдохшую лошадь ни страх, ни кнут, ни стрельба не поднимут. Ну а обозники… Что им делать? Стреляют из-за телег. Знают: пощады не будет.
— И что же? — Мамонтов повысил голос. — Артогонь, картечь! За каждого убитого казака сотня повешенных!
— Восемь верст такого месива не прорубить ни пушкой, ни шашкой. Захватить — это пожалуйста. Но пока разберем, растащим, дорога все равно будет по меньшей мере сутки закрыта.
— Вдоль дороги, обходом.
— Верховые пройдут, обозная колонна — нет. Леса, болота. Увязнем, словно в смоле. Промах в чем? Обоз красных следовало захватить еще в Таловой, на худой конец — здесь, в Новой Чигле. Это, замечу, в оперативном приказе особо предусматривалось. Тогда, как и предполагалось, путь на север был бы открыт. Теперь, естественно, красные начнут перебрасывать к Верхней Тишанке свежие части. И целые сутки у них для этого есть, с чем никак нельзя не считаться. Всего правильней: ни шага в ту сторону. От красных мы тоже сейчас отгорожены этим обозом. И надежней любого боевого прикрытия.
Мамонтов задумался. Что же выходит? Внезапность утрачена. С первых часов рейда изматывающие бои. Но это значит еще и то, что от массы российского населения, которое корпус должен привлечь на свою сторону, он все время будет теперь отделен рубежом красных войск! Получится то, что и прежде бывало на всех фронтах. А ему, Мамонтову, как воздух необходимо чудесно, неожиданно возникнуть в непотревоженном тылу большевистского государства. Вместо того — полоса боев, громом, стрельбой, пожарищами отторгающая от себя даже малейший намек на возможную мирную жизнь; стрельбой, когда любой обыватель только и думает: «Бежать отсюда!»- молит господа: «Пусть остается кто бы там ни был: белые, красные, — но убереги, пронеси!»