Мари отвернулась — обладательницы «голубой крови» не вызывали у нее любопытства, наоборот — раздражали. Гораздо приятнее было наблюдать за суетящимися служанками, которые отличались от хозяек простыми сапогами с картонной подошвой и однотонными под горло платьями из грубого сукна. Девушки перетаскивали сумки и корзины с поклажей поближе к причальным мачтам, чтобы носильщики взяли не так дорого за багаж. В стороне стояли женщины в длинных юбках и рубахах, прикрытых бархатными жилетами. Скорее всего — горожанки, или жены и дочери зажиточных крестьян, выбравшиеся за ограды ферм. Отдельную массу составляли мужчины — все они: и в дорогих костюмах с цилиндрами, и в протертых пиджаках и клетчатых кепках, толпились у табло с надписью «Прибытие».
Господин Энтони тоже находился там. Даже среди толпы Мари угадывала его высокую статную фигуру и коричневый «котелок», как сам он называл модный сейчас цилиндр. Находясь в своем поместье Джортанвилл, Энтони предпочитал удобные кепки рабочих, а зимой — привезенную откуда-то издалека шапку с ушами. Мари улыбнулась, вспоминая, как нелепо выглядел господин, когда выбирался во двор в этом иноземном чуде, завязанном под подбородком. Не иначе — украл медвежью голову и нацепил ее, чтобы разогнать прислугу. Хотя, боялись только новички, поскольку остальные привыкли к чудачествам хозяина, а для многих и — господина. Например — для нее.
Мари нахмурилась, в груди закопошилась тревога. Удобнее перехватив плетеную корзинку с немногочисленными пожитками, она снова нашла взглядом приметную фигуру мистера Джортана. Так было спокойнее в этом суетном и пугающем простором и чужими людьми месте. Глядишь — еще потеряешься, едва смигнешь или засмотришься на дамские дорожные шляпки с атласными лентами. Купить себе такую она не могла. Впрочем, как и что бы то ни было, потому что не обладала свободой. «Выкупная» — значилось корявыми красными буквами в ее паспорте. А ниже — приписка синими чернилами: «Имеет право на: порцию хлеба — сто пятьдесят грамм и не менее литра воды в сутки, раз в пять лет — посещение лекаря, место для сна, очистительные процедуры — не менее двух раз в год…» Список продолжался на две страницы, из которых выходило одно — она имеет право не умереть с голода, но никто не гарантирует, что жизнь преподнесет что-то еще, кроме куска хлеба и стакана воды.
Следом за грустными мыслями наползли воспоминания: одноэтажный домишко, больше похожий на сарай, пятеро малышей, выглядывавших из-под одеяла, сшитого из разномастных лоскутьев. Сестра Аннет сидит у окна за ножной прялкой и перебирает тонкую шерстяную нитку. Рядом — мать с чахоточным цветом лица и впалыми щеками быстро набирает петли будущего носка или шали на спицах. Их мерный стук разносится по дому, разбавляя голодную тишину. В их доме никто не плакал и не жаловался, потому что знал — им неоткуда ждать помощи. Согревало одно — вечером, когда небом завладеет темнота, придет отец и принесет в холщовой сумке что-нибудь съестное: круглый ржаной хлеб, пару луковиц и вяленную рыбу. Мама говорила, что это даже хорошо, что они питаются скудно, как апостолы…
Мари шмыгнула носом, провела ладонью по глазам, смахивая слезы. Сколько раз клялась, что не станет больше вспоминать лондонские трущобы, но теперь… Боже! Что будет теперь, когда она вновь окажется на улицах злосчастной столицы? «Ничего, — сурово одергивала себя. — Без воли господина я не могу сделать и шага, а он ни за что не отпустит меня. И потом, что я найду там, в старой развалюхе? Только воспоминания, которых и без того достаточно». К горлу поступил ком, Мари сделала усилие, но предательские слезы все равно потекли по щекам. Поставив корзинку в ноги, она достала из кармана платок. Не хватало еще, чтобы мистер Энтони увидел ее зареванной!
Но едва Мари справилась со слезами, как тут же застыла с открытым ртом — к причальной мачте неспешно приближался дирижабль. Нет, она, конечно, видела их раньше, но так близко — никогда! И если в небе, пролетавшие над Джортанвиллем, они казались забавными «огурцами», то теперь овальная громада с гондолой под брюхом наводила ужас одним только видом. Мари невольно отступила, забыв разом и про корзинку, и про мистера Джортана, и про Лондон. Дирижабль напоминал грозовую тучу, закрывавшую собой половину небосвода. Мысль о том, что придется забираться, а потом лететь на этой штуковине, заставила вздрогнуть.
— Мари, ты напугана?
Голос господина Энтони и участливый взгляд его светло-карих глаз помогли взять себя в руки. Мари смущенно улыбнулась, чувствуя, как кровь приливает к щекам, и бросилась подбирать корзинку.
— Нет, что вы! — затараторила, не находя смелости снова посмотреть ему в глаза. — Просто… Я никогда не видела их так близко.
— Да, Мари, — господин Энтони улыбнулся, взял ее руку в свою и нежно сжал. — Но тебе не надо бояться, они надежные и удобные. Один недостаток — скорость, но по воздуху мы доберемся быстрее, чем на лошадях.
Мари кивнула, не в силах ответить. Язык прилип к небу, а щеки, казалось, горели. Неужели господин не понимает, как смущает ее таким поведением? Быть рядом с ним, ехать в одной карете — это уже невыносимо томило и пугало. Что уж говорить про прикосновения? Мари не знала, куда деться от стыда, а мистер Джортан продолжал гладить ее ладонь.
— Да, Мари, я не хотел сразу говорить тебе, но, полагаю, что сейчас самое время. Ты поедешь в женском салоне, а не в общем.
— Зачем?! — Мари удивленно уставилась в знакомые озорные морщинки у глаз господина. — Нет! Меня засмеют!
— Успокойся, Мари. — Лицо господина Энтони в один миг стало серьезным, даже суровым. — Я так хочу. И потом, не понимаю, почему честная девушка не может ехать среди таких же благородных дам.
— О чем вы, господин?! — Мари прикусила губу, осознавая, что впервые перечит мистеру Джортану. — Ваши тетушки съедят меня с потрохами, едва я переступлю порог женского салона! Они и за человека-то меня не считают!
— Как? Они тоже здесь?
Господин Энтони обернулся, высматривая двоюродных теток — Алисию Мейси и Рейчел Кит. Все то время, что Мари ждала на платформе причала, она старалась не смотреть в их сторону. И без того знала, как они кривят губы, беззастенчиво разглядывая ее с головы до ног всякий раз, когда видят рядом с «дорогим племянником». И неудивительно — полгода назад, как единственные родственницы мистера Джортана-младшего, благородные дамы подняли крик, едва узнали, что до сих пор послушный родственник выкупил на торгу оборванку. Да еще и приблизил настолько, что по всему графству Лейчестершир пошли кривотолки и недвусмысленные сплетни.
— Тем лучше, — не спуская глаз с теток, произнес мистер Джортан. — Ты ничем не хуже этих напудренных старлеток. Пора им смириться. И потом — я так хочу, Мари.
Настойчивые нотки в его голосе четко дали понять — это не просьба. Мари оставалось лишь горько вздыхать про себя, что права решать у нее никогда не будет, как бы хорошо господин не относился к выкупной.
Тем временем дирижабль оказался уже у самого причала. Из гондолы посыпались на платформу канаты, которые расторопный персонал принялся привязывать к мачте. Пассажиры, до сих пор занимавшиеся своими делами, повскакивали с мест и устремились к трапам.
— Нам пора, — подытожил господин Энтони, крепко хватая Мари за руку и увлекая ее за собой.
Сопротивляться не имело смысла, поэтому оставалось лишь плестись следом. К тому же, тепло ладони мистера Джортана и то, как он бережно вел ее через гомонящую толпу, придавало уверенности и утешало. Так же вместе они прошли мимо капитана, лично проверявшего билеты и приветствовавшего пассажиров экстра-класса. Вход общего отсека, вероятно, был с другой стороны. Мари крутила головой, никак не набираясь смелости еще раз попроситься в него.