спектакле Кахара в филиале «Моссовета» на Пушкинской
улице, Раневская воскликнула: «Не могу, когда шлюха
корчит из себя невинность!»
* * *
– Первый сезон в Крыму, я играю в пьесе Сумбатова
Прелестницу, соблазняющую юного красавца. Действие
происходит в горах Кавказа. Я стою на горе и говорю
противно нежным голосом: «Шаги мои легче пуха, я умею
скользить, как змея…» После этих слов мне удалось свалить
декорацию, изображавшую гору, и больно ушибить
партнера. В публике смех, партнер, стеная, угрожает
оторвать мне голову. Придя домой, я дала себе слово уйти
со сцены.
* * *
– Знаете, – вспоминала через полвека Раневская, – когда я
увидела этого лысого на броневике, то поняла: нас ждут
большие неприятности.
* * *
О своей жизни Фаина Георгиевна говорила:
– Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была
бы жалобная книга – «Судьба – шлюха».
* * *
– Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно
выкрасила чернилами. Высушив, решила украсить ею
туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо
беседовать с партнером в комедии «Глухонемой»
(партнером моим был актер Ечменев), он, увидев черную
шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно
линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с
премьершей театра, сидевшей в ложе, бывшим моим
педагогом, случилось нечто вроде истерики… (это была
П.Л. Вульф). И это был второй повод для меня уйти со
сцены.
* * *
Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом. Вы меня
можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в
купальной шапочке и медных трусиках, в которые все
октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро
скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что
даже великая проститутка Нана могла бы мне
позавидовать.
* * *
– Как вы живете? – спросила как-то Ия Саввина Раневскую.
– Дома по мне ползают тараканы, как зрители по Генке
Бортникову, – ответила Фаина Георгиевна.
* * *
– Фаина Георгиевна, как ваши дела?
– Вы знаете, милочка, что такое говно? Так оно по
сравнению с моей жизнью – повидло.
* * *
Раневская говорила:
– Старость – это просто свинство. Я считаю, что это
невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости.
Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирман – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе
внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной
музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего
не успела, а только начинаешь жить!
* * *
– Жизнь – это затяжной прыжок из п…зды в могилу.
* * *
– Когда у попрыгуньи болят ноги, она прыгает сидя.
* * *
Раневская вспоминала:
– Ахматова мне говорила: «Вы великая актриса». И тут же
добавляла: «Ну да, я великая артистка, и поэтому я ничего
не играю, меня надо сдать в музей. Я не великая артистка, а
великая жопа».
* * *
– Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка.
* * *
«Третий час ночи… Знаю, не засну, буду думать, где достать
деньги, чтобы отдохнуть во время отпуска мне, и не одной, а с П.Л. (Павлой Леонтьевной Вульф). Перерыла все
бумаги, обшарила все карманы и не нашла ничего похожего
на денежные знаки…»
48-й год, 30 мая.
(Из записной книжки народной артистки)
* * *
– Когда я умру, похороните меня и на памятнике
напишите: «Умерла от отвращения».
* * *
Раневская на вопрос, как она себя сегодня чувствует, ответила:
– Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в
паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только
ахнула…
* * *
– Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда
должно быть восемнадцать, а паспорт лишь напоминает, что ты можешь жить как восемнадцатилетняя.
* * *
«Для меня всегда было загадкой – как великие актеры
могли играть с артистами, от которых нечем заразиться, даже насморком. Как бы растолковать бездари: никто к вам
не придет, потому что от вас нечего взять. Понятна моя
мысль неглубокая?»
(Раневская, из записной книжки)
* * *
– У меня хватило ума прожить жизнь глупо.
* * *
– Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на
скачках, в шашки. На сцене жить нужно.
* * *
– Это не театр, а дачный сортир. В нынешний театр я хожу
так, как в молодости шла на аборт, а в старости рвать зубы.