В 12 часов была обедня. Отстояв ее, я опять пошла к о. Анатолию. Сказала ему кое-что из того, что припомнила; но он опять велел подумать и вечером после вечерни еще прийти на исповедь. Видно было, что он что-то знал, чего я не говорила, но и вечером я не вспомнила и не сказала того, что было нужно. От о. Анатолия я отправилась в Скит к о. Нектарию, чтобы принять только благословение. Но как только увидела я его, так сразу почувствовала, что он мне роднее, ближе. Тихие движения, кроткий голос при благословении: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа” — все у него так священно. Келейник о. Стефан провел меня в келлию к Батюшке. Я не могла удержаться, чтобы не рассказать ему о своей жизни и о цели поездки. Батюшка все время сидел с закрытыми глазами. Не успела еще я окончить свой рассказ, как к Батюшке постучался его келейник и сказал, что пришла братия к Батюшке на исповедь. Батюшка встал и сказал мне:
— Вы придите завтра часов в шесть, и я с вами смогу поговорить часа два. Завтра я буду посвободнее.
Я приняла благословение и ушла. В 12 часов ночи началась полунощница и утреня. Я все это простояла. После утрени говеющим читали правило. Обедня должна быть в пять часов. После правила я пошла в номер немного отдохнуть, так как сильно устала: во-первых, от бессонной ночи в поезде, а во-вторых, от всех волнений, пережитых за день. Ни звона к обедне, ни стука в дверь будильщика — ничего не слыхала я, и когда проснулась и побежала в церковь, то там в это время только что причастились, и Св. Дары уносили в алтарь. Ах! Как страшно мне стало в эту минуту, и я, стоя на паперти, горько заплакала. Тут только я вспомнила, что приехала говеть без должного к сему подготовления... Тут я почувствовала, что Господь Сам показал на деле, что нельзя к этому великому Таинству приступать небрежно, не очистив себя и духовно, и телесно. Весь день плакала я, несмотря на то, что это был день Светлого Христова Воскресения. Днем я пошла к о. Анатолию со своим горем и спрашивала, можно ли причаститься на второй или третий день праздника? Но о. Анатолий не позволил, а посоветовал поговеть в Москве на Фоминой неделе. На мои вопросы о дальнейшей жизни о. Анатолий отвечал уклончиво: то говорил, что хорошо сделаться доброю матерью чужим детям, то говорил, что лучше этого не делать и жить одной, так как в противном случае будет очень трудно. Затем Батюшка посоветовал мне со своими вопросами обратиться в Москве к указанному им старцу Макарию и все, что он посоветует, исполнить. Так на этом беседа была окончена. Вечером я пошла к о. Нектарию. Там три приемные были заняты народом. Ровно в шесть часов Батюшка вышел на благословение. Я стояла в переднем углу во второй комнате. Батюшка, по благословении всех возвращаясь из третьей приемной, вторично благословил меня и тут же, обратясь к прочим, сказал:
— Простите, сегодня я не могу принять, — и сам пошел к себе в келлию.
Я за ним. Народ стал расходиться. Долго разговаривала я с Батюшкой. Батюшка сказал мне:
— Если бы вы имели и весь мир в своей власти, все же вам не было бы покоя, и вы чувствовали бы себя несчастной. Ваша душа мечется, страдает, а вы думаете, что ее можно удовлетворить внешними вещами или наружным самозабвением. Нет! Все это не то, от этого она никогда не успокоится... Нужно оставить все...
После этого Батюшка долго сидел, склонив на грудь голову, потом говорит:
— Я вижу около тебя благодать Божию; ты будешь в монастыре...