— Какой же это священник, — думаю я, — хорошо известный мне?
Тогда Батюшка сказал, что это тот студент Духовной Академии, который приезжал со мною в Оптину в первый раз и который сватался за мою сестру. Но Господь сохранил мою сестру через старца Варсонофия, ибо он расстроил этот брак... (Теперь он, может быть, действительно находится в обновленческой церкви и властвует там.) Перебирая письма, о. Нектарий говорит:
— Вот называют меня старцем. Какой я старец! Когда буду получать каждый день больше 100 писем, как о. Варсонофий, тогда и можно называть старцем имеющего столько духовных детей...
Отобрав письма, Батюшка отнес их секретарю.
Отец Нектарий советовал моему отцу продать дом в Петербурге и дачу в Финляндии, а то, говорил он, все это пропадет. Но мой отец не поверил и ничего не продал. Это было в начале великой войны.
В 1914 г. мой старший брат поступил послушником в Оптинский Скит и исполнял иногда должность келейника у о. Нектария. Он часто присылал отцу письма с просьбой высылать ему деньги, так как он покупал различные книги духовного содержания и составлял там собственную библиотеку. Я всегда возмущался этим и говорил, что раз ушел из мира по призванию, уже порви со своими страстями. А у моего брата была такая страсть — покупать книги.
Я написал батюшке о. Нектарию письмо, и довольно резкое письмо, выражающее мое возмущение и удивление. Батюшка не ответил. Брат продолжал присылать свои просьбы, а иногда прямо требования. Тогда я написал Батюшке еще более резкое письмо, обвиняя его, что он не сдерживает страсти брата, а потакает ей. Батюшка опять ничего не ответил. Но вот мне удалось с фронта, во время отпуска, съездить с женой в Оптину. Это было уже в 1917 г., при Временном правительстве. Приезжаем в обитель, Батюшка встречает нас низким-низким поклоном и говорит:
— Спасибо за искренность. Ты писал без всяких прикрас, а то, что у тебя есть на душе, что волнует. Я знал, что вслед за этими письмами ты и сам пожалуешь, а я всегда рад видеть тебя. Пиши впредь такие письма, а после них являйся и сам сюда за ответом. Вот теперь я скажу, что скоро будет духовный книжный голод. Не достанешь духовной книги. Хорошо, что он собирает эту духовную библиотеку — духовное сокровище. Она очень и очень пригодится. Тяжелое время наступает теперь. В мире теперь прошло число шесть и наступает число семь. Наступает век молчания. Молчи, молчи, — говорит Батюшка, и слезы у него текут из глаз... — И вот Государь теперь сам не свой, сколько унижений он терпит за свои ошибки. 1918 г. будет еще тяжелее. Государь и вся семья будут убиты, замучены. Одна благочестивая девушка видела сон: сидит Иисус Христос на Престоле, а около Него двенадцать апостолов, и раздаются с земли ужасные муки и стоны. И апостол Петр спрашивает Христа: “Когда же, Господи, прекратятся эти муки?” И отвечает ему Иисус Христос: “Даю Я сроку до 1922 года, если люди не покаются, не образумятся, то все так погибнут”. Тут же пред Престолом Божьим предстоит и наш Государь в венце великомученика. Да, этот Государь будет великомученик. В последнее время он искупил свою жизнь, и если люди не обратятся к Богу, то не только Россия, вся Европа провалится... Наступает время молитв. Во время работы говори Иисусову молитву. Сначала губами, потом умом, а наконец она сама перейдет в сердце...
Батюшка удалился к себе в келлию, часа полтора молился там. После молитвы он, сосредоточенный, вышел к нам, сел, взял за руку меня и говорит:
— Очень многое я знаю о тебе, но не всякое знание будет тебе на пользу. Придет время голодное, будешь голодать... Наступит время, когда и монастырь наш уничтожат. И я, может быть, приду к вам на хутор. Тогда примите меня Христа ради, не откажите. Некуда будет мне деться...
Это было мое последнее свидание со Старцем.
Вспоминается мне еще один случай с о. Нектарием. Моя жена в один из наших приездов в Оптину написала картину: вид из монастыря на реку и на ее низменный берег во время заката солнца, при совершенно ясном небе и яркой игре красок. Поставила она свой рисунок на открытом балконе и пошла со мной прогуляться по лесу. Дорогой мы поспорили, и серьезно, так что совершенно расстроились и не хотели друг на друга смотреть. Возвращаемся домой. Нам сразу бросилась в глаза картина: вместо ясного неба на ней нарисованы грозовые тучи и молнии. Мы были ошеломлены. Подошли поближе, стали рассматривать. Краски — совершенно свежие, только что наложенные. Мы позвали девушку, которая у нас жила, и спросили, кто к нам приходил. Она отвечает, что какой-то небольшого роста монах что-то здесь делал на балконе. Мы думали, думали, кто бы это мог быть, и из более подробного описания монаха и опросов других догадались, что был о. Нектарий. Это он, владевший кистью, символически изобразил наше духовное состояние с женой. И эта гроза с молниями произвела на нас такое впечатление, что мы забыли свой спор и помирились, ибо захотели, чтобы небо нашей жизни опять прояснилось и стало вновь совершенно чистым и ясным».