И еще Дедушка много раз повторял:
— Держитесь твердо Православия.
Во время моей исповеди Дедушка много раз повторял:
— Боже, буди ко мне милостив!»
«Вечер» старца Нектария
«Это было летом 1915 г. во время войны с немцами. Нас было трое: мать, сестра — 28 лет и я — 22 лет.
Сестра часто болела приступами слепоты, дурноты и чем-то вроде летаргии. Припадки почти ежемесячные. Болезнь началась, когда ей было 18 лет. За эти прошедшие десять лет ее лечили десять докторов и четыре профессора. И кроме бесконечных денежных трат, поездок за границу и рухнувших надежд — ничего!
Мать моя, очень религиозная женщина, много слышала об Оптинских старцах и решила ехать в Оптину. Она берет с собой меня. Я же рвусь на курсы сестер милосердия, чтобы попасть на войну. Мать меня не пускает и говорит:
— Благословит тебя Старец — отпущу, а нет — не поедешь, а пока мы по дороге еще в Троице-Сергиевскую Лавру заедем помолиться.
Приехали в Оптину через Москву, Козельск, откуда на извозчике в Пустынь и на пароме через Жиздру. Поражает высота деревьев в лесу, окружающем монастырь. Остановились в монастырской гостинице, где узнали, что старец о. Анатолий болен и посетителей не принимает.
— А пока он поправится, сходите в Скит к о. Нектарию, — посоветовал нам гостиник, что мы и сделали.
Говорят, о. Нектарий недавно вышел из затвора и теперь принимает богомольцев у себя в келлии в Скиту.
В приемной у Старца мы застали уже человек тридцать в ожидании его выхода. В толпе кто-то сказал:
— Батюшка сегодня пойдет с нами гулять.
Ждали мы минут 10-15. Вышел небольшого роста старичок и с ним келейник. Большинство из толпы встало на колени, в том числе и моя мать. Старец окинул всех взглядом, подошел к маме и говорит:
— Ты пришла молиться о больной дочери? Она будет здорова, привези ее к нам, а пока приходи сюда под вечер, а сперва прогулка.
Слово “вечер” всех очень удивило, а одна женщина, крестьянка, говорит моей матери:
— Ты, верно, дочь просватанную привезла благословляться к Батюшке?
Всех по очереди Батюшка благословил и ушел к себе в келлию. Вышел келейник и просил всех прийти в шесть часов вечера:
— Батюшка пойдет гулять.
В шесть часов мы все снова пришли. Батюшка вышел, посмотрел на всех, подошел ко мне, взял меня за руку и повел к солдату (жандарму). Захватив его руку вместе с моей, так и повел нас к двери и дальше по дороге по лесу. Вся толпа шла за нами. Так мы гуляли минут 10-20. Солдат, бедный, смущался, краснел, а мне идти было довольно неудобно. Когда пришли обратно, в келлии уже стоял стол под образами, чашки с чаем и пряники и конфеты в бумажках. Отец Нектарий посадил меня и солдата в передний угол под образа, а келейнику велел завести граммофон (какие-то духовные песнопения — не помню что). Я чувствовала себя неловко, как-то странно все казалось. Старец взял со стола семь пряников (белые с розовым пояском; такие продавались по деревням в России) и передал их моей матери со словами:
— Отвези их больной дочери, пусть каждый день съедает по одному и почаще причащается. Будет здорова. Поедете в Петербург — привези ее сюда поговеть.
С этими словами он от нас ушел, и мы все поднялись и ушли. А из толпы многие меня и маму поздравляли, говоря:
— Батюшка-то твою дочь повенчал, увидишь, нынче замуж пойдет.
Так оно и вышло!
По приезде домой в имение мы узнали, что в наше отсутствие сестра была все время здорова. Она приняла пряники с верой (их было семь). После седьмого она причастилась. Больше до самой смерти прежние припадки никогда не повторялись. Она смогла закончить консерваторию и после революции преподавать пение.
Осенью того же года мы уже втроем, мать, сестра и я, поехали на зиму в Петроград и по дороге, как велел старец Нектарий, заехали в Оптину. Отдохнувши с дороги, мама повела сестру в Скит к о. Нектарию, я же пошла бродить вокруг монастыря и узнать, принимает ли о. Анатолий, так как нам сказали, что он все еще болен и не выходит к народу. Когда я подошла к келлии Батюшки, я увидела в приемной уже несколько человек — сидят, ждут. Все, конечно, местные крестьяне.
— Это будет первый выход Старца после болезни, — сказал келейник.
Я взошла и села в приемной, а в душе думаю:
— Как хорошо, что я одна попаду к Старцу, без мамы. Старец, конечно, меня благословит идти на войну, когда я попрошу его, а мама поневоле отпустит меня.
Вижу, дверь из келлии в приемную открывается, и выходит маленький старичок-монах в подряснике и широком кожаном поясе, и прямо направляется ко мне со словами: