В Спарте могущество аристократии под сенью остатков монархии было гораздо стабильнее. И население было в большей мере арийским 2). Законы Ликурга окончательно утратили силу только в 235 г., продержавшись 632 года.
Что касается ситуации в Афинах, можно сказать следующее: в ней столько постыдных политических явлений рядом с непревзойденными интеллектуальными достижениями, что на первый взгляд можно подумать, будто для этого потребовались столетия. Однако, если датировать начало этого режима архонтатом Исагора (508 г.), его окончание можно связать с битвой при Хероне в 339 г. Система правления, конечно, и позже продолжала называться республикой, но самое главное — кристаллическое соответствие нации — было утрачено, и когда граждане Афин взяли в руки оружие, чтобы противостоять власти македонцев, те рассматривали их не как врагов, но как бунтовщиков. С 508 по 339 г. прошло 169 лет.
Из этого периода следует вычесть годы, когда правили богатые, затем годы, когда у власти были то писист-ратиды, то тридцать тиранов, поставленных лакедемонянами. Сюда не входит также монархия Перикла, которая длилась около 30 лет. Таким образом, на демократическое правление приходится от силы половина этих 169 лет, причем и этот период то и дело прерывался моментами ошибок и преступлений властных институтов. Вся энергия нации уходила на то, чтобы привести Грецию к рабству.
Организованное и управляемое таким образом эллинское общество около 504 г. оказалось в жалком состоянии перед лицом иранского могущества. Континентальная Греция трепетала в страхе. Ионийские колонии платили дань или были подданными восточного соседа.
Конфликт должен был вспыхнуть по причине естественного притяжения полусемитской Греции к азиатскому побережью, к ассирийскому центру, а от побережья Азии, в определенной степени иранизированного, к Элладе. Вскоре нам предстоит увидеть первую успешную попытку аннексии. К этому все уже было готово, но, к всеобщему удивлению, события разворачивались противоположно тому, что следовало ожидать.
Персидская империя, разросшаяся сверх всякой меры и чрезвычайно опасная, повела неправильную политику. Ксеркс, обуянный неистовым юношеским пылом, не слушал советов мудрых придворных. Несмотря на то, что греки предавали друг друга, совершали непростительные ошибки и проявляли невероятную трусость, царь, вместо того, чтобы обрушить на них регулярные войска, пожелал потешить взор своим могуществом. С этой целью он собрал толпу в 700 тысяч воинов и погнал их через Геллеспонт, соорудив гигантскую переправу, разгневался на бурное море и в результате, ко всеобщему изумлению, потерпел поражение от людей, еще более удивленных такой невероятной удачей.
Греческие писатели очень ярко и волнующе описывают то, что произошло при Фермопилах, Марафоне, Пла-тее. Такое красноречие естественно для столь спиритуаль-ной нации. Но, по правде говоря, эти выдающиеся победы были всего лишь случайностью, и естественный ход событий, т. е. неизбежное следствие этнической ситуации, от этого ничуть не изменился 3).
После битвы при Платее мы видим следующее положение.
Самая могущественная империя должна поглотить самую слабую; как в свое время семитизированный Египет подчинился персидской монархии, управляемой арийским духом, так и Греция, где давно воцарился семитский принцип, должна признать превосходство .семейства, из которого вышли матери ее народов, поскольку в Афинах, Фивах и даже в Ла-кедемоне не больше чистых арийцев, чем в Сузе, и в действие вступает закон численности и размеров территории.
Это была драка двух братьев. Эсхил осознавал кровное родство, когда вкладывал в уста матери Ксеркса такие слова:
«Мне кажется, я вижу двух девственниц в роскошных одеяниях. Одна одета по персидской моде, а другая по обычаю дорийцев. Обе превосходят статью остальных женщин. Красота их безупречна. Обе они — сестры одной расы» 4).
Несмотря на неожиданный исход персидской войны, Греция, в силу семитского элемента в своей крови, рано или поздно была вынуждена разделить судьбу Азии. Сюрпризы на этом не закончились, и снова итог оказался не таким, каким следовало его ожидать.
Сразу после отступления персов восстановилось влияние двора в Сузах на эллинские города; как и прежде, царские послы давали приказы, которые беспрекословно выполнялись. Местные народы продолжали ненавидеть друг друга, не упускали ни одной возможности навредить друг другу; приближался момент, когда истощенная Греция должна была сделаться персидской провинцией и, возможно, возрадоваться этому обстоятельству как залогу покоя и мира.
Со своей стороны, персы, учитывая свои недавние поражения, вели себя настолько же осторожно и сдержанно, насколько безрассудно вели себя их малые соседи. В своей армии они держали многочисленные вспомогательные отряды эллинов, они им хорошо платили и осыпали почестями. Они часто использовали их против ионийцев и со злорадным удовлетворением видели, что совесть их наемников не выказывает никаких признаков пробуждения.
Изгнанники из Аттики, Беотии, Пелопоннеса постоянно пополняли наемные отряды, и их воинский талант и доблесть в первую очередь были направлены против их родных городов. Наконец, когда один знаменитый изгнанник, известный государственный деятель, прославленный воин, почитаемый писатель и оратор, попросил у великого царя защиты, ему было оказано невиданное ранее гостеприимство; когда крутой политический поворот вернул этого человека в родную страну, он принес с собой, в глубине своей совести, конец цепи, другой конец которой был прикован к подножию персидского трона. Таковы были отношения между двумя народами. И в твердом разумном правлении персов мы видим больше арийских признаков, чем в системе власти городов южной Греции, которые уже были накануне того, чтобы заплатить горькую цену за свои парадные победы, когда судьба опять улыбнулась им.
Пока южные греки деградировали и прославляли себя, жители севера, которые оставались в тени и считались по-луварварами, с чем они, кстати, не спорили, жили в своей монархической системе, и в один прекрасный день они достигли такого могущества, что овладели всей Грецией и предстали перед азиатами в новом свете, в качестве достойного противника. Когда македонцы завоевали Грецию, в этом проявилась сущность их крови. Победители разительно отличались от южных греков, и это доказали их политические институты.
Южные эллины после очередного завоевания фазу принимались за разрушение. По малейшему поводу они могли снести с лица земли город и обратить его жителей в рабство. Точно так же вели себя семитские халдеи в эпоху своих побед. Евреи испытали это на себе во время вынужденного переселения в Вавилон; то же самое делали сирийцы, совершая набеги на Кавказ. Такой же была политика карфагенян. Завоеватели-семиты в первую очередь думали о разрушении и только потом принимались за преобразования. Персы видели выгоду побед в другом. Разумеется, и у них можно найти немало примеров подражания ассирийцам, однако в целом они ограничивались тем, что лишали власти местные династии, оставляя государственную организацию нетронутой. Царство сохраняло монархические формы, республики оставались республиками, покоренные страны лишались только независимости, т. к. персы разделяли их на сатрапии для удобства управления: в таком положении находились ионийские колонии во времена войн Дария и завоеваний Александра.
Македонцы остались верны арийскому духу. После битвы при Хероне Филипп ничего не разрушил, никого не обратил в рабство, не лишил завоеванные города их прежних законов, а граждан их обычаев. Он просто установил свою власть с тем, чтобы умиротворить покоренные народы и поставить их на службу своим планам. Словом, северные греки подчинили себе остальную часть Греции, не меняя существовавших там социальных установлений. Трудно привести более убедительное доказательство относительной чистоты благородной крови. Это был воинственный и прагматичный народ, не обладавший ни художественными, ни литературными талантами, но отличавшийся глубоким политическим чутьем.
Примерно ту же картину мы наблюдаем у иранских племен некоторых эпох. Впрочем, не следует делать поверхностные заключения: если сравнить две нации в период их становления, когда первая под властью Филиппа овладела Грецией, а вторая немного раньше, под предводительством Фраорта начала свои завоевания, то иранцы покажутся нам более могущественными и достойными восхищения.