Если бы каждая из небольших галльских общин вдруг оказалась в изоляции в тот самый момент, когда составляющие ее этнические принципы достигли апогея своей борьбы, мог бы установиться порядок и покой — я уже не говорю о каком-то возвышении, — потому что баланс в смешанных расах быстрее происходит на небольшом пространстве. Но когда какая-то группа получает постоянные притоки новой крови, не успев усвоить предыдущие, часто возникают конфликты весьма болезненные. Они приводят к окончательному распаду. Такова была ситуация в государствах Галлии, когда туда вторглись римские легионы.
Поскольку местные жители были храбрые и богатые, имели многочисленные сильные крепости, они не собирались сдаваться, однако им недоставало единства — не только между разными народами, но и между согражданами. Почти везде знатные люди предавали народ, если народ не предавал их. Римский лагерь всегда осаждали перебежчики разных взглядов, готовые перерезать горло и своим политическим противникам, и своей отчизне. Конечно, встречались и благородные люди, и патриоты, но они ничего не могли изменить. Свою древнюю репутацию спасли, пожалуй, только германские кельты. Ар-вернцы совершали чудеса храбрости, бельгийцы так и остались непобедимы, а что касается самых славных и самых развитых племен, в среде которых не прекращалась междоусобица — ремесы, эдуэны, — они либо оказывали слабое сопротивление, либо после первого натиска сдавались на милость победителей, либо позорным образом, в обмен на независимость, с радостью принимали титул друзей и союзников римского народа. За десять лет Галлия была завоевана и покорена полностью. Армии, которые на равных сражались с римлянами, сегодня не отличаются особыми успехами в войне с варварами Алжира: грустное сравнение с древними кельтами.
Но эти же люди, которые так легко дали себя покорить, сразу же превратились в мощный инструмент давления в руках императоров. Высокомерные патриции и завистливые демократы проводили большую часть жизни в городах, в Риме они были самой надежной опорой для принципата. Они сами находились в угнетенном положении и в той же мере угнетали других.
Цезарь набирал солдат для своей гвардии из галлов. В качестве эмблемы он дал им красивый символ легкости и беззаботности, и кимрийские легионеры, с гордостью несущие на своих касках и щитах изображение жаворонка, боготворили императора, который освободил их от национальных традиций и позволил им вести жизнь, соответствующую их вкусам.
Итак, они были всем довольны, но не следует думать, будто их преданность Риму была постоянной и непоколебимой. Они не раз бунтовали, хотя всякий раз возвращались к покорности. Привычка подчиняться господину так и не переросла в уважение к закону. Бунт казался им наименьшей из трудностей и, возможно, самым большим удовольствием. Но когда требовалось создать национальную систему правления вместо чужеземной власти, которую им удавалось поколебать, когда нужно было установить порядок и снова кому-то подчиняться, их приводила в ужас сама мысль о том, что высшая власть будет в руках галла. Тогда поднимали голову те, кто до сих пор держался в стороне и тайно сочувствовал императору; они внушали людям, что, конечно, власть орла есть зло, но зло необходимое, что без него будет катастрофа. И галлы понуро возвращались в римское стойло.
Такая странная неспособность к независимости будто за-печатлялась на всех лицах, будто судьбе нравилось держать галлов в таком положении. Однажды у них появился свой император. Одна женщина подарила его галлам, попросив у них только одного: поддержать его в борьбе с соперником из Италии. Этот император, Тетрикус, столкнулся с той же стеной, о которую разбились прежние восстания, и несмотря на поддержку германских легионов, он был вынужден сменить императорскую диадему на должность префекта Лука-нии. Призрачные государства снова восстановили свои права, возможно, с неохотой, но, в сущности, довольные тем, что не отдали ни пяди своей провинциальной независимости.
Итак, история показывает, что галлы с I по II в. н. э. не имели иных достоинств, кроме воинственности, причем она проявлялась у них в высшей степени. Именно по этой причине они, неспособные устроить свои собственные дела, оказывали время от времени такое большое влияние на весь семитизированный римский мир.
Отвагой отличались балеарцы и нумидийцы, испанцы не имели равных в пехотном строю, и сирийцы, хранившие память об эпохе Александра, поставляли прекрасных воинов. Однако галлы превосходят их всех. Невысокие и коренастые, они проявляли чудеса на поле битвы и давали пример остальным легионам в смысле дисциплины. Поэтому не зря империя набирала солдат в Галлии, особенно в Галлии германизированной. Под властью двенадцати Цезарей, когда политическая власть находилась у южных провинций, покой империи охраняли северные войска.
Интересно отметить, что привилегии, которые облегчали кельтам доступ к высоким воинским должностям и даже к сенату, не давали им права претендовать на корону. Первыми представителями провинций, прорвавшимися к высшей власти, были испанцы, африканцы, сирийцы, но ни один галл не был императором, если не считать Тетрикуса и Постума. Разумеется, у галлов не было способностей к правлению, и если Отон, Гальба и Вителлий могут считаться исключением, то это ни в коем случае не является правилом. Врожденный галльский педантизм преграждал им дорогу к высшим должностям.
Такая ситуация, обусловленная кельтским влиянием, коренным образом изменилась, когда в легионы стали набирать меньше германизированных кельтов, пораженных, если можно так выразиться, «римской чумой», а больше южных германцев, хотя и последние не отличались особой чистотой крови. Результаты этого сказались уже в 252 г., накануне правления Юлия Вера Максимина, сына готского воина.
С этого времени германская сущность вышла на первый план в римском мире. Она стала живительной силой в легионах и соответственно в государственной системе правления. Галльская раса, представленная в основном северными группами, отошла на второй план. Ярлы, т. е. военачальники, взяли в свои руки реальную власть, и с тех пор можно говорить о том, что Рим стал германизированным, потому что семитский принцип растворился в обществе, а его место на поверхности занял новый арийский слой.
Такая резкая трансформация, пусть даже и латентная, такое давление со стороны враждебной расы, чаще всего оказывавшейся побежденной и называемой варварской, могли осуществляться не в силу естественного закона, а преодолевая многочисленные трудности, особенно для того, чтобы избежать чрезмерного насилия.
Германцы, призванные править империей, представляли собой истощенный умирающий организм. Чтобы оживить его, им приходилось постоянно воевать с инстинктами чуждого им темперамента, или со всеобщим духовным заболеванием, или с бурными проявлениями страстей, губительными для общественного порядка и мира. Отсюда суровые меры, даже слишком суровые, тем более что те, кто считал их необходимыми, плохо понимали сложную природу общества, в котором они действовали, и доводили свои защитные методы до крайности. Они со всем пылом нетерпимости, присущим молодости, вводили догматические доктрины в общественную и религиозную жизнь. Таким образом, они оказались самыми упорными противниками христианства. Именно они, те, кто позже сделались ревностными защитниками христианских принципов, начали с их отрицания. Они бьши убеждены, что новый культ представляет собой угрозу и отвергает философию, а также расшатывает устои установленной религии и, следовательно, всякой законной власти. Они отвергали в христианстве то, что не было христианством, но было призраком, созданным ими же. Поэтому упрекать их можно не столько за то, что они делали сами, сколько за то, что они позволяли делать семитизированным сторонникам старых культов. Однако и это вряд ли будет справедливым. Разве могли они нейтрализовать неизбежные последствия прогнившей цивилизации, которую они не создавали? Разумеется, было бы прекрасным и благим делом реформировать римское общество, не разрушая его, и постепенно заменить язычество католической чистотой, не повредив при этом живой организм. Но такое под силу только Создателю.