Общественное мнение не давало ей выбора. Королевская власть, чиновники, буржуазия, народ идеалом благородного человека считали следование понятиям чести, которое они формировали; так землевладелец-воин перестал быть основой государства. Правда, он еще оставался его опорой, но все шло к тому, чтобы сделать из него только декоративный элемент.
Излишне добавлять, что если население допустило такую деградацию, значит, его кровь уже не была такой чистой, чтобы оно могло сопротивляться 3). В тех областях, где находились основные поселения франков, рыцари сопротивлялись дольше, а за Луарой, где франков не было, царила покорность. Со временем, к концу XV в., романский дух стал доминировать.
Возврат старых социальных элементов носил массовый характер. Европа перестраивалась в соответствии с новым порядком, отвечающим романскому духу.
Южная и центральная Италия находилась примерно на том же уровне, что пришедшая в упадок Ломбардия. Прежние отношения Ломбардии со Швейцарией и Галлией значительно ослабли: Швейцария больше тяготела к рейнской Германии, а южная Галлия — к срединным провинциям. Связующим звеном в данном случае служил, конечно, романский элемент, но в нем Преобладала кельтская основа. Если бы в этих обстоятельетвах сыграла роль семитизированная часть, тогда Швейцария и южная Галлия еще сильнее укрепили бы прежние связи с Италией, а не наоборот.
Вся Германия под кельтским влиянием, напротив, лучше осознала свои интересы. Романо-галльский элемент без труда сочетался со славянскими принципами. Скандинавские страны стали более внимательно присматриваться к стране, которая стремилась завязать с ними этнические отношения, лишенные германского налета. В эпоху всеобщего сближения рейнские земли потеряли свое превосходство, и это было неизбежно, потому что верх одержала галльская природа.
Повсюду проникало то грубое, что не принадлежало ни германскому, ни эллинизированному элементам. Рыцарская литература исчезла из замков на берегах Рейна: на смену ей пришли насмешливые, непристойные и гротескно тяжеловесные сочинения городской буржуазии. Население полюбило тривиальность Ганса Сакса. Эту легкую веселость мы называем сегодня «галльской», образчики такого рода в изобилии появлялись во Франции того времени, тогда же появился гигант такой литературы — Рабле.
Вся Германия соперничала с рейнскими городами в новой стадии цивилизации, знаком которой был насмешливый юмор. Саксония, Бавария, Австрия, даже Бранденбург присоединились к общему течению, между тем как на юге Франция при одобрении Англии находила все больше общего со своими северными и западными соседями, от которых она получила примерно столько же, сколько дала им.
В свою очередь Испания также оказалась в потоке всеобщей ассимиляции инстинктов, завоевывающих Запад. До сих пор эта страна оказывала влияние на своих северных соседей в том смысле, чтобы дать им возможность понять свои особые вкусы. Пока готский элемент обладал такой силой, пусть даже и внешней, иберийский полуостров поддерживал такие же отношения с Англией, как и с Францией. В XVI в., когда усилился романо-галльский элемент, королевство Фердинанда нашло лучшее взаимопонимание с южной Италией, хотя по Руссильонскому договору оно бьшо привязано и к Франции. Банальный дух северной буржуазии содержал в себе мало кельтского, поэтому с трудом приживался в Испании; однако здесь чисто семитская энергия примешивалась к местной мощи чувств, в которой не было ничего от мускульной силы германского варварства, но которая в сочетании с африканской страстью рождала великие шедевры. Несмотря на остатки самобытности было очевидно, что Испания утратила лучшую часть своих готских принципов, что во время выхода из изоляции она, как и другие страны, испытывала влияние возрождавшегося романского духа.
В этом возрождении, как его справедливо называют, в этом восстановлении романской основы политические инстинкты Европы смягчались по мере того, как население освобождалось от германского инстинкта; появлялось все больше возможностей для отдельного человека и его благосостояния, рождался новый тип цивилизации. Культурные центры перемещались. Италия, взятая во всей своей совокупности, снова стала образцом для подражания. На первое место вышел Рим. Что касается Кельна, Майенса, Трева, Страсбурга, Льежа и даже Парижа, эти города, пользовавшиеся совсем недавно всеобщим восхищением, вынуждены были довольствоваться ролью имитаторов. Эталоном суждения стало все латинское и греческое, разумеется, понятое в латинском смысле. Еще больше усилилось презрение ко всему, что выходило за эти рамки: ни в философии, ни в поэзии, ни в искусствах больше не признавали того, что несло в себе германский дух или германскую форму; это был яростный и неодолимый крестовый поход против того, что существовало тысячу лет. Даже христианство принималось и оправдывалось с большим трудом.
Но если Италия благодаря своим образцам для подражания, смогла удержаться во главе этой революции в течение нескольких лет, хотя речь шла лишь о влиянии в интеллектуальной сфере, она утратила это превосходство, как только неизбежная логика человеческого духа потребовала перехода от абстракции к социальной практике. И хваленая Италия снова сделалась слишком романской и быстро канула в небытие, как это случилось в VII в. Франция, ее ближайшая, родственница, продолжала ее дело по праву рождения: дело, которое оказалось не по силам старшей сестре. Франция взялась за это со всей энергией, свойственной только ей одной. Она взяла на себя роль управлять процессом массового смешения всех этнических элементов, ее задача облегчалась тем, что эти элементы были раздроблены. Для большинства европейских народов вернулся век равенства, остальные продолжали двигаться к такому же результату темпами, зависящими от их физической организации. Именно это состояние мы наблюдаем сегодня 4).
Политические тенденции недостаточно полно характеризуют эту ситуацию: в крайнем случае, они могут считаться преходящими, вызванными вторичными причинами. Но здесь, помимо всего прочего, мы наблюдаем признаки будущего объединения западных народов в лоне нового романского мира, в частности, во все большем сходстве их литературных и научных трудов и особенно в развитии их языков.
Все народы по мере возможности освобождаются от своих самобытных элементов и сближаются. Старый испанский язык непонятен для француза или итальянца, нынешний испанский почти не представляет лексикологических трудностей для них. Язык Петрарки и Данте оставил диалектам нероманские слова и формы и на первый взгляд стал абсолютно понятен нам. Мы когда-то были богаты тевтонскими словами, но мы забыли их, и если принимаем какие-то английские выражения, то лишь потому, что они принадлежат к кельтской группе или заимствованы у нас. У наших соседей по ту сторону Ла-Манша быстро идет процесс изгнания англосаксонских элементов: с каждым днем они, один за другим, исчезают из словаря. Но любопытнее всего обновление происходит в Германии.
Подобно тому, что мы видим в Италии, языки, содержащие в себе больше германских элементов, например, фризский и бернский, объявлены непонятными для большинства населения. Большая часть провинциальных языков, богатых кимрийскими элементами, сближается с общеупотребительным языком. А последний, известный как современный вер-хне-германский, имеет мало лексикологического сходства с готским или древними северными языками и проявляет все больше родства с кельтским; кроме того, в нем есть славянские следы. Но особенно он тяготеет к кельтскому, а поскольку ему нелегко найти первородные остатки в современном языке, он с трудом сближается с французским.
До сих пор я употреблял термин «романский мир» в смысле состояния, к которому возвращается население западной Европы. Однако, чтобы быть точным, надо добавить, что нельзя понимать под этим выражением ситуацию, абсолютно идентичную той, что имела место в древнеримском мире вообще безотносительно к конкретной эпохе. В этом последнем смысле я пользовался словами «семитский» или «эллинистический», не подразумевая этническое смешение наподобие того, что имело место в ассирийском мире и на сирийско-македонских просторах. Не следует также забывать, что новый романский мир отличается своими собственными этническими нюансами и, следовательно, создает возможности, ранее неизвестные. Основа та же самая, хаос еще больший, усиливается ассимиляция всех отдельных способностей и возможностей — вот что общего между этими ситуациями и что каждодневно приближает наши страны к имперской модели. Но разница заключается в том, что в кипящем котле нашей крови все еще остаются многие германские элементы, количество и сила которых зависят от географического положения: на юге их меньше, на севере, скажем, в Швеции, они сильнее, поэтому замедляют процесс упадка.