— У нас многопартийная система, — сказал я им с восточным акцентом, попыхивая трубкой, — одна партия у власти, остальные — в тюрьме.
Мыши молчали.
Следующей ночью попались ещё четверо, потом — двое, но двое же и сбежали из банки. Памятуя побег Петра Кропоткина из Шлиссельбурга, я не удивился, но вспомнил, что нельзя держать политзаключённых в столичных тюрьмах, и тем же утром банка с оппозицией была отправлена в Сибирскую ссылку — высыпана в помойку у дома. Следующим утром туда же отправились два давешних беглеца, вновь попавших под кружки. При плохо поставленной боевой работе подпольщики не склонны учиться на ошибках и проваливаются на одном и том же.
Целую неделю после этого ловушки оставались пустыми, но кто-то исправно питался приманкой. Видимо, это был последний оппозиционер, потому что опустошались лишь одна-две кружки, не более.
Я оставил лишь одну кружку, оперев её на новый полтинник — колбасная шкурка исчезла и из-под неё. Не сработали также и десять, и пять копеек, причём под кружку с пятаком революционер провокационно нагадил.
Оставался последний выход, и если бы он не имел успеха, пришлось бы в корне менять тактику. Я поставил кружку на копейку, а сам лёг в комнате читать. Позорное сочинение называлось «Вероятностный Человек» и претендовало быть научной фантастикой. Конечно, не пристало Диктатору Мира читать такое, но чего не сделаешь в борьбе со сном! Всё-таки к утру я задремал, и мне снились мыши, ползущие вверх по мусоропроводу и скапливающиеся в ожидании под дверью. С суровыми мрачными лицами. Я проснулся в холодном поту от тихого звонкого удара на кухне. Словно кружка упала с монетки. Семь утра.
Не веря счастью, я босиком вбежал в кухню, поджимая пальцы на холодном полу. Откатившаяся монетка лежала посреди пола. Под кружкой было тихо. Я постучал пальцем по донышку и услышал неразборчивую грязную ругань в ответ.
Горячий крепкий чай (с сахаром) и яичница с ветчиной (из трёх яиц) — что ещё надо Диктатору для первого завтрака в покорённой и умиротворённой стране? Медленно и с наслаждением я трапезничал, обдумывая дальнейшую судьбу последнего оппозиционера. Наконец, решение пришло. Досмаковав чай с ватрушкой, я встал из-за стола и, переложив сигареты из пачки в карман куртки, наколол ножиком в картонной коробочке дыхательных отверстий. Туда и был со всеми предосторожностями помещён бунтарь — на диво маленький мышонок с розовыми пятками и хвостом. Он мужественно вырывался.
Всю дорогу до метро моя душа тихонько пела. Я зашёл в один из продуктовых магазинчиков, что у станции. Сонный народ толпился у прилавков в нерешительности, на него смотрели молоко, хлеб, пиво и столь же сонные продавщицы. Люди мучительно припоминали, кто они, где и зачем.
Открыв пачку, я вытряхнул мышонка на витрину-холодильник за спинами покупателей. Тот, счистив с морды крошки хлеба, окинул округу испепеляющим взглядом чёрных бусинок. Словно некий Лев Троцкий на брегах некой Испании. И шмыгнул в щель меж стеной и витриной.
Уже выходя из магазина, я услышал сдавленный женский вопль — оппозиционер начинал новую карьеру. Я понял, что всегда считал депортацию лучшим из методов политической борьбы.
Однако же, тяжеленько оказалось диктаторствовать. Не лучше ли отставка? И пожизненный пост сенатора? А вот фигу!
1998
Опыт любви
За окном было мокро. Гудение машин на окружной сменилось шипением по лужам, мелюзга легковушек медленно обтекала лоснящиеся под дождём фуры, в просторечии «диплодоки». Пробка. Диплодоки тоскливо ревут в тумане. В форточку вливался туберкулёзно тяжёлый воздух, как из холодной бани.
Я в пятый раз устанавливал Windows. Компьютер, глубокомысленно урча, время от времени задавал идиотские вопросы, на которые я терпеливо отвечал. Шло время. Наконец, он сообщил, что всё сделал, и смиренно попросил перезагрузить его. Удовлетворив эту его просьбу, я ещё минуты три наблюдал за дебильными коловращениями, пока он не выкинул весёленький синий плакатик в знак того, что не может найти некий VFAT, без которого ему скучно и работа не клеится. Я добро улыбнулся и, неспешно поднявшись из кресла, попытался скинуть компьютер на пол, но он изо всех сил уцепился резиновыми лапками за край книжной полки и тем спасся. Взяв себя в руки, я поставил увечного на место: