Все взоры обратились ко мне, включая особенно пристальный взгляд Финча.
— Интересное наблюдение, молодой человек, — произнес Левин. — И какие выводы вы делаете из этой статистики?
Я на секунду задумался, стараясь не выдать глубину своих знаний.
— Исторические данные показывают, что рынок имеет свойство возвращаться к среднему значению, — ответил я осторожно. — Когда отклонение составляет почти пятьдесят процентов, это означает, что либо мы вступили в принципиально новую экономическую эру с иными фундаментальными законами, либо…
— Либо крах неизбежен, — закончил за меня профессор Норрис, кивая с одобрением. — Именно об этом я говорю уже больше года, но меня называют пессимистом и ретроградом.
Финч подался вперед, сложив пальцы домиком:
— А не считаете ли вы, мистер Стерлинг, что технологические инновации, такие как радио, воздухоплавание, автомобильная промышленность, действительно оправдывают более высокие оценки компаний? Разве мы не стоим на пороге новой эры процветания?
В его вопросе явно скрывался подтекст, будто он проверял не только мои экономические познания, но и что-то еще.
— Инновации, безусловно, создают новые возможности для роста, — ответил я, тщательно взвешивая каждое слово. — Но история показывает интересную закономерность. Когда прорывная технология начинает широко внедряться, первоначальный энтузиазм часто приводит к необоснованному взлету оценок. Вспомните железнодорожный бум 1870-х. Или телеграфные компании в начале века. Технология меняла мир, но большинство инвесторов всё равно теряли деньги, потому что платили слишком высокую цену на пике энтузиазма.
Из своего времени я бы добавил бум доткомов в 90-х, а в 20-х годах двадцать первого века — пузырь криптовалюты.
Профессор с короткой стрижкой и квадратной челюстью, его представили как доктора Миллера из Чикагского университета, энергично кивнул:
— Точно! Это прекрасная иллюстрация классической схемы Киндлбергера о манийных фазах рынка. Сначала рациональное основание для оптимизма, затем иррациональный разгон, за которым следуют массовое вовлечение неопытных инвесторов, финансовый рычаг и, в конце концов, неизбежный коллапс.
— А что насчет исторических параллелей? — спросил Норрис, обращаясь ко всем присутствующим, но глядя в мою сторону. — Мистер Стерлинг, вы, кажется, проявляли интерес к панике 1907 года?
Это тонкая проверка. Норрис знал о моем исследовании и хотел услышать мои соображения перед этой группой экспертов.
Я открыл портфель и достал несколько графиков, подготовленных заранее:
— Действительно, я обнаружил несколько тревожных совпадений между текущей ситуацией и периодом, предшествовавшим панике 1907 года. Во-первых, избыток ликвидности в системе. Во-вторых, резкий рост объемов кредитования для спекулятивных целей. В-третьих, заметный разрыв между ростом цен активов и фундаментальными показателями. И наконец, что возможно важнее всего, массовый приток на рынок непрофессиональных инвесторов.
Я передал графики присутствующим:
— Как видите, если наложить паттерны волатильности 1906–1907 годов на текущую динамику, сходство становится труднее игнорировать.
В комнате воцарилась тишина, пока ученые изучали мои материалы. Даже Финч, казалось, искренне заинтересован.
— Чрезвычайно любопытно, — пробормотал Левин, рассматривая графики через очки. — Особенно этот анализ соотношения объемов маржинальной торговли к общей капитализации рынка. Почему никто из наших аналитиков не проводил такое сопоставление раньше?
— Возможно потому, — сухо заметил Норрис, — что на Уолл-стрит хорошо платят за оптимизм и очень плохо за предостережения. Что скажете, мистер Стерлинг? Вы ведь работаете в самом сердце этой системы.
Все взгляды снова обратились ко мне, и я почувствовал необходимость дать взвешенный ответ:
— Думаю, дело в человеческой психологии. Мы склонны видеть подтверждения своим желаниям и игнорировать противоречащие им факты. Когда портфель клиента растет на тридцать процентов в год, мало кто хочет слышать о возможных рисках. Более того, брокер, высказывающий опасения во время всеобщей эйфории, рискует потерять клиентов в пользу более оптимистичных конкурентов.
— Совершенно верно! — воскликнул пожилой профессор, сидевший напротив меня. — Это ключевой элемент формирования пузырей. Информационная асимметрия и профессиональные стимулы. Кстати, позвольте представиться, Роберт Уитман, Принстонский университет. Я как раз завершаю исследование о роли психологических факторов в финансовых кризисах.