Это была его третья книга. В первой, несмотря на восторженный прием у островных критиков и пещерное отвращение московских, ему в силу разных причин не удалось выразить того, что он хотел, хотя иные страницы, с их несколько оранжерейным, но прозрачным слогом, и поныне приятно трогали его, когда он между прочим брал ее в руки. Марк работал над ней около пяти лет, причем первые четыре ушли на сбор материалов и переводы старинных рукописей, зато его вторая книга (никакой не роман, как ошибочно называли ее в печати, а скорее уж философское исследование романа) была написана всего за полгода (в Санта-Розе, на берегу океана) и вышла в свет в «Издательстве Штерна» — в аккурат к его сорокалетию. В ней тоже было много воздуха и синевы, и мягкой кленовой листвы, и заброшенных замков на викторианских холмах, но от него ждали совсем другого («Ах, Марк Стефанович, дорогой вы наш, ну зачем вы так..»), и от серых страниц журнальных рецензий (желтая промокшая бандероль с целой коллекцией криво наклеенных разноцветных марок), в общем доброжелательных, веяло холодком. Ее потом долго разбирали на части, так и сяк вертели и прилаживали их, чтобы доискаться до тайной пружины, методично прощупывали ее подкладку и швы, как таможенные чиновники в поисках контрабанды (а ведь это могла быть только ненавязчивая игра слов в каком-нибудь неприметном месте, эх вы, умники), ничего такого не находили и в конце концов оставили ее в покое. Полученной за нее кругленькой суммы, уже заботливо очищенной Штерном от скорлупы налогов, Марку хватило на целый год беспечной жизни в Париже. После двухлетней паузы, занятой главным образом переводом на русский язык поэм Жана Молине (не опубликовано) и вихревым увлечением одной молодой особой с кафедры французской литературы, он взялся за свою третью книгу, которая теперь, придавленная камнем, как могила легендарного героя, лежала у него на столе. Она шла непривычно туго, с долгими передышками и мучительными переделками от основания до верха, когда надо протягивать всю проводку заново и проверять напряжение на всех этажах, и все продолжала обстраиваться новыми и новыми нефами и переходами, и не была похожа ни на что, написанное им прежде. В исходе шестого года работы над ней, этой зимой, ему наконец показалось, что уже можно потихоньку снимать леса и начинать мыть окна. Последние месяцы были самыми трудными, но и самыми урожайными. Он дошел до того, что сочинял буквально непрерывно, стоя под душем, выбирая галстук, покупая газету, сидя в трамвае. При нем всегда был блокнот и карандаш, и нередко случалось, что во время делового разговора или дружеской беседы Марк вдруг замолкал и невозмутимо принимался записывать пришедшую ему в голову мысль Раз или два позабыв переложить этот блокнот из кармана пиджака, он весь январь проходил в одном и том же черном костюме. Бывало, он проводил в своем кабинете по целым неделям, выходя только в уборную и на балкон, и при этом оставался свежим и бодрым, как после прогулки в Альпах. Его экономка Эльза, вздыхая, ставила поднос с обедом на низкий столик у кресла и тихо затворяла за собой дверь, чтобы, вернувшись через час, найти бульон и гуляш нетронутыми. Писатели — самый пропащий народ. И вот наконец...
Хотя о какой публикации теперь могла идти речь? «Редакция журнала „Телескоп" настоящим извещает своих подписчиков о том, что ввиду общего неопределенного политического и экономического положения республики, не позволяющего принимать на себя твердых обязательств, а также крайнего недостатка бумаги, журнал „Телескоп" издаваться не будет». Постойте, как так не будет? А долгожданные юношеские стихи Тарле? А обещанная новая порция философских «Изысканий» Сумеркина, которые злые языки уже окрестили «Происками»? А продолженье детективного романа, которое, как нас уверили в прошлом месяце на странице 99, «следует»? Неужели мы никогда не узнаем, кто на самом деле послал отравленное письмо доктору Граббе? Вот нелепость: столько лет предаваться умозрительным упражнениям, терпеливо сводить воедино, в одну точку, как свинцовые шарики в укромную лунку, все лучи воображения, знаний, писательских навыков и, уже водружая шпиль на башню, лишиться вдруг самой материальной возможности (он прилег на диванчик и укрылся пледом — знобило) выпустить книгу в свет. Впрочем, на худой конец, еще оставались типографии Парижа и Лондона. Вообразим себе новейший биографический словарь: Нелединский... Нессельроде... фон Нефф... Нечаев... Нечай... Нечет.
Нечет Марк Стефанович (род. 1944, Запредельск, о. Гордый), писатель, поэт, переводчик, проф. истории, последний хранитель ректорских печатей и перстней. Происходит из рода Марка Нечета-Далматинца, основателя и первого ректора (князя) островного государства Малого Каскада.
Окончив курс правоведения, Н. в 1967 г. поступает на службу в департамент министерства юстиции, однако уже в следующем году, получив наследство от матери, оставляет службу и целиком посвящает себя литературным занятиям. В 1967—1970 гг., известный до тех пор лишь в тесных университетских кружках, Н. выступает в печати с блестящими статьями об искусстве Ренессанса и отечественной истории (в журн. «Sator Агеро»[52], «Сербалина», «Телескоп» и др.). В те же годы выпускает сборник философических очерков «Абдикация» и книгу стихотворений «Jus primae noctis»[53]. В 1971 г. совершает кругосветное путешествие в составе антропологической экспедиции Генри Кларка. Вернувшись в Запредельск, с 1972 по 1975 г. публикует преимущественно стихотворные переводы из англ. литературы 17—18 ст. (псевд. Кречет, г-н. N., Ренэ де К. и др.) и завершает работу над диссертацией «Искусство картографии при дворе Марка IV». В 1982 г. в изд-ве «Новый Град» выходит его роман «Вид из окна», сочетающий широкие историко-философские изыскания с тонкой стилизацией под литературу эпохи сентиментализма и просветительства Этот роман был удостоен главной литературной премии Малого Каскада «Веха» и переведен на ряд европейских языков. В 1984 г. выходит в свет (в изд-ве М. Штерна) его второй роман «Зелье странствий», в котором наряду с классическим сюжетным построением оказались еще более усугублены ярко выраженные в первом романе Н. оригинальные черты: пассеизм, эклектичность формы, смешение жанров и усложненность композиции.
С 1974 г. по настоящее время Н. состоит ординарным профессором исторического отделения Запредельского университета. В 1987 г. вышло собрание его лекций под общим названием «Тираны и чернокнижники».
Последние дни ему отлично спалось — верно, из-за дождя. Сновидения охотно распахивали свои павлиньи веера, чего давно уже не бывало. А вот пробуждение отнимало всю сладость мечты. Он просыпался с тревожным чувством неуспевающего студента в день экзамена. Шестой день подряд лил дождь и гремели грозы, шестой день кряду вода в реке неумолимо повышалась, угрожая затопить не только фабрики и пакгаузы (уже, впрочем, затопленные), но и нижнюю часть самого Града. Необыкновенные происшествия производят и подвиги необыкновенные. «Цирковой силач мсье Жорж вынес из затопленного здания на своих могучих плечах четверых лионских карликов и ученого пуделя Арчи...» Отложим газету в сторону.
52
Sator Arepo — начало древнейшего из известных палиндромов: sator Arepo tenet opera rotas (сеятель Арепо управляет плугом).