— Что бормочешь? Не слышу. Давай-ка посидим, покурим. Утром отвезешь Цэцэг к врачу. Не расхворалась бы гостья.
— Отвезу, — оживился Гомбо.
— В степь ходили... Где у тебя голова? У девушки нога сломана. Что, опять задачи решали? — уколол Цого. — Еще не все решены? Эх, Гомбо, много сору насыпал ты на наши седые головы... Будь поумнее, держись осторожнее, не мальчик...
— Дедушка, ты меня уже сто раз отругал... Лучше бы помог... растерялся я. Как тарбаган в петлю попал... Дай совет, умную сказку расскажи, что ли...
— Перерос, от сказки не поумнеешь. Вы молодые, теперь сами с длинными усами... Женился, ни со мной, ни с Дулмой словом не перебросился. Вокруг Цэцэг крутишься. Вижу. Коротковаты у тебя руки, дотянешься ли?.. Пошли спать...
...Раньше всех поднялась Харло, переполненная тревогой за Цэцэг. Едва уговорили позавтракать. После утреннего чая Гомбо отвез Цэцэг к врачу. Вернулись к обеду. Врач осмотрел, лекарств не прописал, ходить не запретил, но внушал не жадничать — далеких переходов не делать. Обедали неторопливо... Как всегда у Дулмы стол заставлен вкусной едой. О чем бы ни говорили, пройти мимо высокоплеменных овец не могли. Цого не корил, не поучал своего сына Доржа. Разве можно, — ветеринар госхоза. Он спрашивал сына о работе, о нагулах скота, о болезнях. Дулма радовалась — тихий разговор, не спорят, не шумят, как бывало... Подкладывала им куски пожирнее. Харло склонилась к Гомбо:
— Почему врач не дал Цэцэг лекарства? Хорошо ли он осмотрел ногу?
Цэцэг не выдержала, вскочила:
— Хочешь, мама, я тебе протанцую?!
У матери испуганно округлились глаза. Все рассмеялись. После обеда Дорж уехал, обещал заехать за Цэцэг и Харло через два-три дня. Старики направились смотреть племенных овечек нового помета. Гомбо и Цэцэг пошли в кино. Хотя они видели кинофильм «Прозрачный Темир», единодушно хвалили, родилось желание вновь посмотреть эту картину. Фильм показался им еще лучше.
Вошли в юрту. Цэцэг подогрела чай, накрыла на стол. Гомбо залюбовался легкими движениями ее красивых рук, походкой. Она, улыбнувшись, подчеркнуто торжественно подала ему пиалу с чаем, склонила голову:
— Моему гостю... Хотя я — гостья, мы же в твоей юрте...
Он схватил ее руку, приложил к груди:
— Цэцэг, слышишь, как стучит? Слышишь?
Она отошла, стала перебирать игрушки на бабушкином комоде, шумно вздохнула:
— Гомбо, как это понять? Женатый человек... Стыдись...
— Сон, забытый сон...
— Я встретилась с тобой в Улан-Баторе, ты шел с женой... На сон не похоже... Меня не замечал, я была сон... Вспомни-ка...
Гомбо потер виски.
— Было, дорогая Цэцэг, было...
— От меня чего добиваешься?..
— Только честно, Цэцэг: хочу узнать, почему на мои письма не отвечала или посылала пустые записки, высмеивала меня?..
— Если уж честно, то слушай: думала, что знала тебя, а вышло, не знала. — Она, помолчав, добавила: — Эрдэнэ...
Он прервал:
— Брат меня унижал?
— Никогда... У тебя достойный брат, всегда восхвалял... А я не верила...
Они сели на коврик, по-монгольски скрестив ноги. Цэцэг спросила:
— Ты еще не отвык так сидеть? Я люблю... Поверишь ли, иногда в комнате отодвину стул и сяду на пол. Часами сижу...
В юрте та притаенная тишина, которая нередко охватывает всю степь, и тогда время не спеша отсчитывает сладкие минуты, все волнения и заботы гаснут — блаженная пора. Гомбо положил голову на плечо Цэцэг, она отодвинулась. Чем наполнилось ее сердце, куда унесли ее тайные мысли? Все вокруг поблекло, потерялось, она была далеко и от юрты, и от Гомбо, плохо помнила, о чем они только что говорили. Сидела в лаборатории, смотрела в окуляр микроскопа, удивлялась, какие среди мельчайших существ вспыхивают боевые сражения, а внешне это лишь затейливые, часто забавные узоры.
Услышав голос Гомбо, встрепенулась, дрожащими пальцами провела по лицу, будто сбросила что-то надоедливое.
— Задумалась я, Гомбо, побывала в Сайн-Шанде, в лаборатории... А ты о чем думал?
— Сожалел, возмущался, вспоминая свою жизнь... Глупых бьют, так им и надо! Прости меня, Цэцэг, или накажи...
— Я не судья. Тебе было с ней хорошо. Развелся... Может быть, ты еще сто раз пожалеешь?..
— Никогда!..
Плывущее по небесной голубизне солнце остановилось, чтобы заглянуть в юрту. Цэцэг щурилась, пряча глаза от яркого луча, который стал хозяйничать. Гомбо прикрыл входной полог. Навис легкий полумрак. Цэцэг, улыбаясь, прошептала:
— Мы с тобой опять у той скалы, которая, помнишь, спасла нас от свирепой бури...
В жизни немало мгновений, они, кажется, ничем и не приметны, — мелькнут и исчезнут, а след оставят на всю жизнь. Цэцэг и не заметила, или ей показалось, что не заметила, когда Гомбо уронил свою голову ей на колени; она перебирала его волосы, накручивала прядку на мизинец. У нее широко открыты глаза, влажные, сияющие, и отражались в них те солнечные дали, куда влечет человека неудержимое желание, он спешит, боится потерять время.
Ветерок мягко пробежал по стенке юрты, откинул входной полог, солнце вновь ворвалось в юрту — и заблистало все вокруг. Верилось — весь мир светел, весь мир счастлив...
За дверями юрты шаги, голос Цого:
— Беленьких длинношерстных умножаем; сами видели, как они хороши. Это чисто племенные...
Вошли в юрту. Дулма зашумела:
— Почему в юрте? Идите к ручейку, это близко, там пасутся маленькие барашки. Гомбо, они как игрушки, один красивее другого...
Гомбо и Цэцэг ушли.
Осталась в юрте почтенная старость. Цого по привычке шумно потянул из трубки; Дулма также по привычке напустилась на него:
Очаг задымил,— и приоткрыла дверь юрты.
Ушедших проводил Цого колючими глазами, от женщин это не ускользнуло, и они ждали мужского слова. Оно зазвучало на всю юрту:
— Вы ничего не видите?.. Туман застлал ваши глаза?.. Да?..
Харло схитрила, маслено улыбнулась, вознося хвалу племенным овечкам.
— Не о том, почтенная, не о том, о Гомбо и Цэцэг, — старался он поглубже вонзить в сердце женщин острие своих слов.
Дулма первой отразила нападение, спокойно и даже с нарочитым холодком осадила Цого:
— Любишь ты пошуметь. Дружба у них со школы...
Цого крикнул:
— В их годы и школьная дружба? Время решения задачек по арифметике растаяло, как снег весенний!.. Совета бы попросили...
Харло заволновалась:
— О, уважаемый Цого, в другие времена живем. Кто теперь спрашивает совета родителей?.. Им жить, им и думать...
— А нам? — не унимался Цого. — Пастухи не пасут, спят, а волки сбоку подкрадываются?..
— О, почтенный, зачем так громко? Где волки, кто подкрадывается? Не сердитесь, если я спрошу о Гомбо, — он развелся?..
— Жена ему на хвост соли насыпала, дал развод. Вот какие пошли нынче женщины!.. — с негодованием сплюнул Цого.
— Может, к счастью для Гомбо? — попыталась Харло успокоить Цого.
Он отвернулся, будто привлекли его ярко горящие цветы на шелковой занавеске, потом затянулся трубочкой и, выпуская струйку дыма, взглянул на Харло:
— К счастью? Верно. Если оно далеко, не лучше ли поискать его рядом.
— Кто ищет, всегда найдет, — улыбнулась Харло.
...Пока старики сыпали песок, выравнивая бугры, которые мешали им идти, в юрту ворвалась запыхавшаяся Цэцэг. Никого не замечая, бросилась на женскую половину юрты, уткнулась в подушку. Старики переглянулись. У Цого подпрыгнули брови, смешно дернулась бородка, он выбежал из юрты, кусая чубук трубки: «Проучить надо разбойника!»
Навстречу Гомбо шагает, размахивая прутиком.
— За что обидел Цэцэг?!
— Не обижал, зовет в Гоби...
— В Гоби? Ты и там будешь делать детские игрушки?..
— Не смейся, дедушка. Пойми, Цэцэг мне дорога...
— Согласился? Уезжаешь в Гоби?..
— Нет...
— Кажется, ты начинаешь умнеть... Держись. Если женщина сталкивает мужчину с его дороги, это не мужчина, а перепуганный заяц...
Услышав голоса, из юрты вышла Харло: