— Хорошо ли, Цого, так принимать гостей?..
Цого не дал Гомбо и рта открыть, вступился за него.
— Хорошо. Послушайте, Харло, вы мать Цэцэг; она зовет Гомбо в Гоби!..
У Харло вытянулось лицо, она часто замигала, губы ее задрожали:
— Совсем больная... Какая Гоби! Зачем Гоби! Не слушай ее, Гомбо! Цэцэг, иди-ка сюда!..
Она подошла к матери:
— Слышала, все слышала. Я же тебе, мама, говорила, меня ждут в Гоби, я там нужна.
— Кто ждет? Кто будет с тобой мучиться? В Гоби и здоровые люди живут тяжело. Не старайся, дочь, врачи тебя не пустят... — Харло расплакалась.
Цэцэг обняла ее:
— Не плачь. Я поеду. Если врачи запретят, вернусь к тебе.
Еще не упало солнце за горы. В юрте сидели за столом и гости и хозяева, пили кумыс с леденцами. Громче всех чмокал Цого. Такое с ним случалось, когда ничто его не тяготило, когда, наполняя до краев ему пиалу, Дулма ни о чем не спрашивала.
Завтра гости, Харло и Цэцэг, уезжали домой, через день Гомбо в Улан-Батор. Дулма ходила печальная. Скоро юрта опустеет. Уже полна кожаная сумка — подарки почтенному Бодо: пирожки с мясом молодого барашка, мешочек золотых зерен сухого сыра, его любимое кушанье — кусочки бараньей печени, слегка обжаренные на вольном огне.
Прощались Гомбо и Цэцэг у ручья. Он держал ее руку, перебирал пальчики. Отложив большой, говорил: Улан-Батор, указательный — Гоби, средний — Улан-Батор, безымянный — Гоби, мизинец — Улан-Батор.
— Выходит, Цэцэг, Улан-Батор, — радовался он.
Она щурилась от солнца, защищаясь шелковой косынкой.
— Стыдно, Гомбо, каждый укажет на меня пальцем: вот она, та, которая убежала из Гоби... Как же мне не ехать? Подумай...
Гомбо не уступал:
— Ты уже подумала, мы вместе подумали, у нас одна дорога, нельзя идти в разные стороны...
— Пиши, милый, отвечу, не могу не ответить, оно заставит, — и положила ладонь на сердце.
Гомбо вынул из кармана и подал Цэцэг фигурку верблюда, искусно выточенную из дерева золотисто-розового цвета. Она на тонком шелковом шнурке. Цэцэг взяла фигурку, рассматривая, восхищалась:
— Красавчик... Гобийской породы... Спасибо!..
Глаза ее расширились, она повернулась, взглянула на Гомбо:
— Этого верблюдика я знаю, видела у Эрдэнэ...
— Да... Я подарил ему такого же верблюдика, когда Эрдэнэ в первый раз уезжал в Гоби. Хранит?..
— Бережет. Никогда с ним не расстается. Ты сам смастерил?
— Выточил из корня можжевельника... Нравится?
— Какой жгучий запах! Голова кружится...
— Корень можжевельника целебный...
— Смешно. Откуда ты знаешь?
— Не я, умные люди говорят, — и набросил шнурок ей на шею.
Верблюдик повис на груди среди белых бус, покачался размеренно. Цэцэг взяла его, подержала на ладони, приложила к щеке и, склонив голову на плечо Гомбо, вполголоса пропела:
— Ты опять о том же, — сердился Гомбо.
В щелках глаз ее насмешливый огонек:
— Не я, умный поэт написал...
ГОБИЙЦЕМ ТЕБЯ СДЕЛАЮ
Первое знакомство — ночная тропа, куда она приведет, никто не знает. Они встретились в казарме. Лейтенант часто назначал их в наряд вместе, кровати их стояли рядом. На одной из строевых перекличек командир объявил, что оба они попали в один орудийный расчет взвода самоходных артиллерийских установок. Так Эрдэнэ и Сундуй приподняли первую страницу послужной книги своей армейской жизни. Немного понадобилось времени — они подружились. Сундуй рослый, плечистый парень; приметное у него лицо: скуластое, с широко расставленными узкими глазами под резко вычерченными бровями, толстые губы тоже резко очерченные. Вначале казался Сундуй одним из тех степных молчунов, у которых вместо слов — кивок головы, взмах руки, полуулыбка. Он из далеких степей Хангая; до армии работал в госхозе шофером. На машине пересекал он степь и вдоль и поперек. Любил широкие просторы степей и лесов родного Хангая, верил, что лучшего уголка на земле и нет. Рассказами о себе не баловал, и Эрдэнэ только и знал, что отец у Сундуя умер, мать трудится в госхозе, а две сестры — еще подростки. Однажды Эрдэнэ, насытив друга своими прославлениями Гоби, увидел, что друг его далек от гобийских красок, ему их не понять, рассердился и больше не говорил о Гоби.
...Уголок Сухэ-Батора — уютная просторная комната. Сейчас она переполнена.
Тишина. Особый день. Самостоятельные занятия.
Объявлено по всем подразделениям: для встречи с воинами приедут дорогие гости — ветераны народной революции и гражданской войны в Монголии: боевой командир, герой партизан П. Тогтох. Он еще юношей познакомился с Сухэ-Батором, почти десятилетие шли они рука об руку по крутым дорогам борьбы за свободу и счастье Родины. Жена Сухэ-Батора С. Янжима, его верная подруга и достойная помощница. Старый партизан Мягмар, он вместе с Сухэ-Батором встречался в Кремле с В. И. Лениным.
Ждали выступления Тогтоха. Он поднялся на трибуну. Заглянув в историю борьбы аратов за торжество народной власти, он поделился воспоминаниями о победных боях под руководством Сухэ-Батора. Внимание зала возросло, когда Тогтох заговорил, как складывалась и закалялась дружба советского и монгольского народов, как, опираясь на дружбу, брали они неприступные кручи, ломали преграды, шагали вперед. Эрдэнэ вспомнил разговор Дагвы в юрте дедушки о народном герое Монголии Тогтохе.
Тогтох пламенно говорил о боевых днях на Халхин-Голе. Здесь японские захватчики натолкнулись на необоримую силу — совместный натиск советских и монгольских воинов, они растоптали армию захватчиков и развеяли в пыль заносчивый самурайский дух...
...Делегацию зал проводил стоя.
Эрдэнэ ждал начала концерта нетерпеливо, охваченный волнением; у него даже щеки порозовели, руки чуть вздрагивали. Он отгонял от себя непрошеных гостей — мысли, уводящие его далеко из этого зала. Цэцэг... Цэцэг... Занавес распахнулся. Пел хор, играл оркестр, юноша в синем халате, в старательно начищенных сапогах вдохновенно прочитал стихотворение «Жди меня». Звучал звонкий баритон пожилого мужчины в старомодном дэли и высокой монгольской шапке. Пестронарядная певица исполняла старинные монгольские напевы, а завершила выступление русской песней, любимой во время войны фронтовиками, «Синий платочек». Концерт покорил. Сундуй не пожалел, что остался. Эрдэнэ шел сумрачный.
В казарме полумрак, и хотя Эрдэнэ укутался одеялом с головой, сон его обошел. За время военной службы он получал письма от сменщиков по работе на Дзун-Баинском руднике, от Хухэ, недавно пришло письмо от дедушки и бабушки, его писал Дорж, видно по почерку — буквы кругленькие, строчки мелкие. Молчали лишь Цэцэг и Гомбо. Виноват сам — они не знают его адреса.
Сидя в уголке Сухэ-Батора, перелистывая журналы, натолкнулся на заметку о Южной Гоби. Там научная экспедиция вновь обнаружила кости драконов — доисторических великанов-ящеров и гигантов млекопитающих. Это полностью опровергало превратные мнения о древней суше Азии, как об извечной пустыне.
Эрдэнэ перечитал заметку, недовольно поморщился:
— Не то, уважаемые ученые, не то!.. Воду надо искать в Гоби, большую воду!.. Это важнее динозавров...
...Рождался день, рождались будни воинской жизни; угасал день, но воинские будни еще долго не угасали. Надвигались летние боевые учения и походы. Они не отличались от настоящих боевых действий. Действительный враг оснащен передовой военной техникой, мнимый «противник» ни в чем не уступает подлинному.
Эрдэнэ открыл створки окна, провожая глазами легко плывущую по небу белую россыпь облаков.
— Идея! — вскрикнул он, сидящие даже оглянулись. — Зайдем на почту, попробую позвонить в Сайн-Шанду. Нет. Не могу, забыл номер телефона. Позвоню в Дзун-Баин.
...Получил увольнительную. Почта. Заказ принят. Ждать.