«Вот и потерян столь славный муж, — заключает он, — оттого, что дело велось так, будто бы это происходило в Платоновом выдуманном государстве». Рутилий был осужден, и Цицерон не может сдержать своего возмущения неумением стоиков защитить ни в чем неповинного человека. Правда, затем он приводит очень красивое и лестное для Рутилия сравнение его с Сократом, который «был мудрее всех и жил честнее всех», но тоже был осужден. Сократ отказался от помощи Лисия, который принес ему прекрасно написанную речь, сказав, что речь эта, «хотя и красноречива, но нет в ней ни смелости, ни мужества» (там же, I, 231).
Цицерон, хорошо знающий вкусы римской публики и в свое время как никто умевший их учитывать, суммирует все сказанное выше заключением столь же великодушным, сколь и лицемерным: «Я хочу, чтобы как в театре, так и на форуме пользовались успехом не только актеры подвижные и проворные, но и те, которые играют так называемые стоячие роли и ведут их с истинной, не деланной простотой» («Брут», 116).
В середине II в. до н. э. возрастает значение судебного красноречия. В первую половину существования республики суд вершил магистрат, его решение затем могло быть обжаловано в народном собрании. Народное собрание, которому предшествовало предварительное разбирательство дела магистратом, руководствовалось свободным усмотрением, эмоциональным чувством, легко поддавалось соображениям политики, настроениям минуты, так как никаких формальных норм для него не существовало. Естественно поэтому, что судебное красноречие в ту пору было почти неотделимо от политики. Да и в поздние годы существования республики судебные дела зачастую носили политический оттенок. Тем не менее судебное красноречие со временем выделяется в особую ветвь ораторского искусства со своими риторическими законами. Этому способствуют усложнившаяся жизнь, углубленная разработка вопросов права, законов. Суд народных собраний начинает терять свой престиж; все более и более дает себя знать неудобство процесса перед такой огромной аудиторией, и вместо создаваемых в исключительных случаях чрезвычайных комиссий — quaestiones extraordinariae — начинают укореняться постоянные судебные комиссии — quaestiones perpetuae.
Первой по времени (149 г.) была учреждена по закону Кальпурния quaestio de repetundis — комиссия по делам о взятках и вымогательствах должностных лиц. Затем другими специальными законами были учреждены другие quaestiones: de sicariis (о разбое с убийством), de veneficiis (об отравлениях), de peculatu (о хищении казенного имущества). Много комиссий учредил Корнелий Сулла: de ambitu, de majestate, de falso и др. Инициатива обвинения принадлежала частным лицам. На обвинителе лежала обязанность собирать доказательства, выискивать свидетелей, вести обвинение в суде. Судебное разбирательство велось устно и свободно, сопровождалось обвинительными и защитительными речами ораторов и заканчивалось голосованием приговора судьями.
Самый знаменитый судебный оратор поколения братьев Гракхов был Гай Папирий Карбон, народный трибун 131 г., сначала сторонник Тиберия Гракха и триумвир по закону Семпрония, а затем консул 120 г., перешедший на сторону сената. Сравнивая Карбона с его ровесником Тиберием Гракхом и лишний раз посетовав на то, что у последнего жизнь была слишком коротка, чтобы развить свой талант, Цицерон рассказывает: «Карбон, напротив, прожил долгую жизнь и успел показать себя во многих гражданских и уголовных делах. Сведущие люди, которые его слышали… говорили, что это был оратор со звучным голосом, гибким языком и язвительным слогом и что он соединял силу с необычайной приятностью и остроумием… Карбон был также на редкость трудолюбив и прилежен и имел обыкновение уделять много внимания упражнениям и разборам. Он считался лучшим адвокатом своего времени; а как раз в то время когда он царил на форуме, число судебных разбирательств стало возрастать» («Брут», 105–106).
Далее Цицерон объясняет причины этого, уже упомянутые выше: во-первых, во времена юности Цицерона был учрежден постоянный уголовный суд, которого ранее не существовало; во-вторых, при Карбоне и в народном собрании судебные дела требовали большего участия адвокатов после того, как здесь было введено тайное голосование. Цицерон, не колеблясь, называет его в числе великих и самых красноречивых ораторов (там же, 159, 296, 333; «Об ораторе», III, 74), хотя устами Сцеволы в трактате «Об ораторе» (I, 40) замечает, что Карбон «законов не знал вовсе, обычаи предков знал еле-еле, а гражданское право, — в лучшем случае, посредственно». Зато он много упражнялся (там же, I, 154), голос его имел особенную плавность и напевность (там же, III, 28), и он был лишен излишней щепетильности, что было его большим преимуществом и очень подходило к обстановке в тогдашних судах.