Принято считать, что любовь к синонимам, судя по их обилию у Плавта, — черта обыденной римской речи; что аллитерация — характерный признак ранней латыни. Вполне возможно, что наличие анафор, риторических вопросов — обычно для разговорного языка темпераментного латинянина. Поэтому нельзя утверждать с уверенностью, что Катон сознательно следовал здесь риторическим рецептам. Однако внимательно перечтя фрагменты, еще труднее утверждать, что все эти риторические фигуры возникли в речах Катона стихийно из богатого арсенала изобразительных средств живого разговорного языка. Особенно если учесть, что Катон был автором первого риторического руководства на латинском языке и что речи свои после произнесения он обрабатывал, прежде чем включить их в «Начала». К этому можно еще добавить, что стиль его речей отличается от стиля других его сочинений.
Среди исследователей до сих пор нет полного единодушия относительно знакомства Катона с теорией и практикой греческого красноречия. Однако, судя по всему, его речи не были речами человека, абсолютно неискушенного в теории красноречия, как он любил уверять сам. Катоновские ораторские приемы далеко не просты; он обладал таким искусством аргументации, что если это результат одаренности и римская ораторская традиция, то ему можно было не учиться этому искусству у греков. Катон, несомненно, был наделен природным ораторским дарованием, однако наука в его формировании уже сыграла свою роль. Основой его красноречия была латинская традиция, но он жил в пору широкого проникновения греческой культуры во все сферы римской жизни, и каково бы ни было его субъективное отношение к грекам, влияние их культуры, в частности ораторской, не могло обойти его стороной.
Восстание рабов и волна крестьянских волнений второй половины II в. до н. э., вызванных последствиями пунических войн и произволом богатых аристократов, способствовали и расцвету политического красноречия в лице таких выдающихся ораторов, как братья Гракхи. Тиберий и Гай Гракхи так же, как и Катон, принадлежали к той категории ораторов — политических деятелей, красноречие которых взаимодействовало с их государственной деятельностью и верно служило государственным интересам. Даже Цицерон, для которого Гракхи, выступавшие против сенатской олигархии, были «мятежниками» (seditiosi cives), нарушившими столь почитаемый им consensus bonorum omnium (согласие всех благонамеренных), упоминает их вместе с людьми, авторитет которых для него бесспорен и которые, с его точки зрения, воплощают в себе знаменитую summa virtus — вместе с Катоном, Лелием и Сципионом Африканским. И, действительно, вряд ли в истории римской республики и в истории римского красноречия можно найти политических деятелей большей самоотверженности, даже героизма, чем братья Гракхи.
Выходцы из знатного плебейского рода Семпрониев, сыновья Тиберия Гракха — цензора, дважды консула и трижды триумфатора, внуки Сципиона Африканского Старшего, они сумели понять государственную необходимость демократических реформ и в выступили против сенатского большинства, понимая свою обреченность. От Катона Гракхов отделял значительный отрезок времени, и необходимость образования для оратора не ставилась под сомнение. Это была эпоха, когда греческая образованность и ораторская подготовка уже не вызывали той враждебной настороженности, какая могла возникнуть по отношению к ним во времена Катона.
Рано лишившись отца, «который немало сделал для благополучия государства» («Об ораторе», I, 38), братья под руководством своей матери Корнелии, дочери Сципиона Африканского Старшего, получили блестящее образование и воспитание. Гракхи были близки к кружку Сципиона Эмилиана, их учителями были греки — философы-стоики: ритор Диофан Митиленский и Блоссий из Кум; они испытали влияние эллинистической философии и социально-политических идей греков. Кроме того, их воспитала сама культурная атмосфера родного дома.
«Для оратора, — говорит Цицерон, — очень важно и то, кого он слушает каждый день дома, с кем он говорит ребенком, каким языком изъясняется его отец, учитель и даже мать. Мы читали письма Корнелии, матери Гракхов, и с несомненностью видим, что ее сыновья были вскормлены не столько ее молоком, сколько ее речью» («Брут», 211). То же самое говорит и Квинтилиан («Образование оратора», I, 1, 6).