В эти минуты разлетелся дикий крик массы, как бы рычание зверей, которые после долго сидения в клетке наконец бросаются на жертву.
Сухой выстрел упал в толпу, всё более густо скапливающуюся.
Устрашённый товарищ Франка немного отступил к Подвалу, напрасно желая его потянуть за собой, молодой человек стоял камнем на месте. От этой солидарности в героическом мученичестве его нельзя было оторвать. Лицо его горело святым огнём, рука, несколько месяцем неподвижная, первый раз поднялась, сжалась в кулак и пригрозила врагам… указывая на небо.
Было это последнее усилие ребёнка народа, Франек обратил глаза к Анне… и упал.
Русская пуля, хорошо нацеленная, на сей раз угодила в самую грудь, он схватился за неё, немного припадая к земле, а окровавленная рука, которой зажал рану, ища опоры на стене, полосой мученической крови написала на ней одну из жалобных страниц истории нашего сражения за родину.
Рядом смертельно раненый десятилетний мальчик в конфедератке одной рукой схватился за сердце, другой подбросил польскую шапочку вверх и воскликнул ослабленным голосом:
– Польша ещё не погибла!
И упал.
Русские собирались второй раз стрелять в безоружных среди криков с обеих сторон, когда Анна, которая в человеке, стоящем у стены, с рукой на белом платке, скорее почувствовала, чем узнала Франка, выбежала как безумная, бросаясь сквозь толпу к нему. Она пролезла через стиснутые шеренги, подставляя врагу грудь, но когда дошла до места, на котором надеялась ещё увидеть его живым и утащить с собой, прибыла только впору, чтобы почувствовать его последнее дыхание и увидеть блеск гаснущих глаз, обращенных к ней. Его губы горько улыбнулись, но с выражением непередаваемой благодарности – он её узнал – и прощался этим взглядом навеки.
Для Анна опасность, русские, бой – всё исчезло; умирающий, умерший Франек лежал перед ней.
– Ради Бога! – воскликнула она. – Ради Бога! Кто сострадателен, кто человек, кто имеет сердце, помогите! Понесли его!
Но шум был ужасный, люди толкались, бежали на русских и падали трупом… убитые заполняли дорогу.
На брусчатке извивались в муках умирающие тела, которые солдатство хватало и тянуло, добивая и грабя. Толпа в слезах глядела и подавала палачам оставленное ими оружие.
Когда уже остывающий труп несли к каменице на Подвале и поднимали в сени дома, в котором жил отец Анны, на площади разыгрывалась сцена невиданной в наши дни жестокости. Солдаты тащили за ноги живых ещё, едва раненых людей, разбивая им головы о брусчастку Прикладами давили черепа на камнях, издевались над детьми, которые с улыбкой умирали, чувствуя, что их кровь не будет потерянной для страны.
Дикий вой пьяных солдат слышался вместе с гимном Богу, который пели капелланы, с криками тысяч, которые бесстрашно опережали друг друга, идя на смерть.
Постепенно чёрная ночь опустила занавес на эту картину, которая в сумерках всё больше казалась чудовищным сном даже тем, что к подобным привыкли. Озверевшая чернь гуляла, утешаясь лёгкой победой… сражалась железом с крестом, песнью и желанием мученичества.
Одержанный триумф был велик; так велик, что нужно было стыдиться трупов, хватать раненых, убирать ночью следы крови, счищать их назавтра и стирать памятки великой победы… воспоминания «в кровавой стычке (!) спасённого общественного порядка».
Это грустные минуты для тех, кто был вынужден на них смотреть, вечный позор для тех, кто принимал в этом какое-либо участие; грустный триумф для войск, для правительства, что показало себя таким бессильным, вплоть до насилия, для советчиков резни и палачей. Но Бог через неё хотел показать свету, чем они являются, что идут во имя порядка и спокойствия, внешне защищая правду, чтобы привить беззаконие и заслонить деспотизм.
Над телом несчастного стояла на коленях Анна и плакала, но слёзы её высыхали на глазах. Она ничего не видела, держала его руку, из которой уходило тепло, остывающую, мёртвую, трупную, неподвижную. Дверь с улицы была немного прикрыта, текли волны людей, проходя мимо них, солдаты преследовали их и прижимали. Тень прохожих остановилась и закрыла для неё остаток хмурого света. Она вздрогнула в испуге, что эти мёртвые останки могут у неё забрать. Вокруг кричали, что раненых и убитых русские тащат в Вислу. Анна живо сама закрыла дверь на засов и осталась в темноте с трупом любимого.