Баурджин расхохотался:
— Рассказывал-то хоть интересно?
— Да уж, слушали, куда от него деваться?!
— Ничего себе — «куда деваться»? — взвился Гамильдэ-Ичен. — А кто упрашивал — расскажи, да расскажи? Они, Баурджин-гуай, так слушали, словно сойки — ажно рты пораскрывали!
— Сам ты сойка!
— Сойки, сойки…
— Пустельга пустоглазая!
— Ладно, хватит собачиться. — Баурджин махнул рукой. — Про девчонку давайте! Точно — она?
— Да говорю же, она! Клянусь Христородицей и Тэнгри!
— И в самом деле, похожа…
— Похожа?! Да она и есть, у меня глаз…
— Как у пустельги!
Чжэн Ло призывно замахал рукой с берега. Стоявшая позади него Мэй Цзы в красном, сверкающем в лучах солнца халате, улыбаясь, читала стихи. Прямо идиллия какая-то. Любители высокой поэзии, ититна мать!
— Ну, до завтра, братцы, пора мне!
— До завтра, Баурджин-нойон. Завтра поедем с тобой искать Джэгэль-Эхэ.
— Обязательно, парни… — махнув на прощанье рукой, Баурджин спустился с кручи вниз, к реке. — Значит, скорее всего, Мэй Цзы… Интере-е-есно, какие это у неё с Джэгэль-Эхэ дела?
Они бродили у реки примерно где-то до полудня и, только когда стало уже нестерпимо жарко, уехали прочь. На этот раз Баурджин держал коня позади, мучительно соображая, как бы так, невзначай, не вызывая особых подозрений, разговорить Мэй Цзы? Девчонка, между прочим, тоже оборачивалась, кидала на юношу явно заинтересованные взгляды. Ну, конечно, уж наверняка старый пройдоха Чжэн Ло приказал ей затащить контролёра в постель и что-нибудь вызнать. Старо, как мир… Стало быть, этим и нужно воспользоваться! Так это ненавязчиво…
Мэй Цзы напросилась сама и сделала это так ловко, что Баурджин даже не понял, как все и вышло. Придержала коня, обернулась, поговорила о погоде, о стихах какого-то Ли Бо, потом вдруг раз: «Если вы будете не против, я приду сегодня в ваш гэр, уважаемый господин; раз вам так понравились стихи, я, право же, буду чувствовать себя неловко, если их вам не прочту!» Вот, оказывается, как… Просто стихи почитать. Прямо хоть литературно-поэтический клуб открывай, вешай на юрту вывеску: «Уважаемые члены литкружка, в пятницу, в шестнадцать ноль-ноль, в красном уголке состоится вечер китайской поэзии с чаепитием и тортом. Просьба не опаздывать, иначе торт будет съеден без вас!»
Странные стихи читала Мэй Цзы, совсем не любовные, как, вероятно, можно было бы ожидать в этой недвусмысленно складывающейся ситуации!
— Хорошие стихи, жизненные, — похвалил Баурджин. — И главное, какие красочные и верно подмеченные образы — «чиновник алчный», «чиновник злой»! Не в бровь, а в глаз, Мэй Цзы! А вы сами случайно стихи не пишете? Ах, пишете?! Я так и знал. Вам надо срочно в РАПП записаться! Будете как Демьян Бедный… Не хуже, по крайней мере. Этакая представительница порабощённых женщин Востока! Летние стихи о председателе Мао, зимние стихи о председателе Мао, осенние стихи…
— Мао? — Девушка шевельнула ресницами — длинными, чёрными, загнутыми. — А кто это — Мао?
— Ну, девушка, неужели Мао Цзэдуна не знаете? Я же не про маршала Линь Бяо говорю, а о Председателе КПК! Впрочем, — Баурджин вовремя осёкся, — это всё к делу не относится. Так вы, Мэй Цзы, говорите, из крестьянской семьи?
— Да, — девушка вздохнула, — из очень бедной. Это большая честь для меня, что господин… — она вдруг всхлипнула, — …что господин Ло взял меня к себе в услужение… Большая, большая честь!
По щекам Мэй Цзы покатились слёзы.
— Эй, эй, — обеспокоился Баурджин. — Что это с вами, Мэй Цзы? Вы плачете? Вам, что, не нравится у Чжэн Ло?
— Как это может нравиться? — Девушка неожиданно встала и, повернувшись к хозяину юрты спиной, спустила до половины халат… обнажив на нежной коже длинные кровавые полосы.
— Чжэн Ло бьёт меня каждый день, — с рыданиями пояснила Мэй Цзы. — Заставляет раздеваться, ложиться на пол и бьёт. Плетью из воловьей кожи, изо всех сил. Слава Богам, что сил у него уже немного, иначе б…
— Ну, ну, — поднявшись, Баурджин ласково погладил гостью по плечу… и та вдруг прижалась к нему — доверчиво, как ребёнок.