— Месяц седых трав… — кивнув, тихо повторил Баурджин. — Сентябрь по-местному. Поэтичное какое название — месяц седых трав… — Юноша вдруг встрепенулся. — Эй, Кэзгерул, Гамильдэ! Где-то я уже слышал эти слова, вот только не вспомню — где? Может, вы вспомните?
— А чего вспоминать-то? — усмехнулся «малыш» Гамильдэ-Ичен. — Эти слова были написаны на поясе Кэзгерула. Как же точно-то? Ммм…
— «В девятую ночь месяца седых трав», — тут же пояснил Кэзгерул. — Это на одном поясе, старом, украденном, не ведаю даже, у кого уж он теперь.
— А… — начал было Баурджин.
— А на том, что ты мне подарил, брат, и который теперь у Джэгэль-Эхэ, сказано: «Летят и сверкают молнии».
— Опять вы про погоду? — Молодой нойон снова посмотрел в небо.
Потом задумчиво почесал подбородок:
— А сейчас у нас какой день месяца седых трав?
— Девятый, кажется, — отозвался Кэзгерул.
— И не «кажется», а точно девятый, — тут же подтвердил Гамильдэ-Ичен. — В первый день месяца мы выехали к татарам… и восемь дней уже отъездили, сегодня как раз — девятый.
Баурджин усмехнулся:
— Значит, правильно едем. Успеем к урочищу до ночи?
— Конечно, успеем! — вступил в беседу Кооршак и, посмотрев на Гэмильдэ-Ичена, добавил: — Если, конечно, эта пустоглазая сойка не будет собирать свою траву. И так уже целая охапка!
— Сам ты пустоглазая сойка, толстомясый чёрт! — обиженно заругался парнишка. — Чего ржёте-то, лошади?
Правильно, все правильно! Сердце молодого нойона стучало. Безуспешно прорыскав по полупустым татарским кочевьям, он уже на третий день сообразил — где именно надо искать невесту. Вернее, не сообразил, а вспомнил. Вспомнил тот бой с японцами на реке Халкин-Гол летом тридцать девятого года. Пикирующие на окопы бомбардировщики, противный вой бомб, беспрерывные атаки японцев… И конников Лодогийна Дандара, и овраг — урочище Оргон-Чуулсу, и неизвестно откуда взявшийся дацан… И парня на белом коне, внешностью очень похожего на него самого, и красивую девушку с пышной гривой волос — Джэгэль-Эхэ? Мистика какая-то получается. Гнусная антинаучная чушь, как выразился бы замполит Киреев. Да, получается так… Но ведь получается же. Должно получиться!
Уже к полудню справа засверкала река, а ближе к вечеру показались поросшие мелколесьем холмы Баин-Цаганского плоскогорья. Когда путники въехали в сопки, уже стемнело так сильно, что, пожалуй, нельзя было рассмотреть и собственных рук. Пришлось даже остановиться, спешиться.
— Что-то рано стало темнеть, — посетовал Гамильдэ-Ичен.
Кто-то — кажется, Кооршак — хохотнул:
— Ещё б не рано! В небо-то посмотри, сойка пустоглазая!
— Сам ты сойка!
Все дружно посмотрели в небо — и вздрогнули. Ещё с полудня на сверкающую лазурь начинали наползать тучки, но теперь небо закрыла огромная, тёмно-сизая, чёрная тучища, придавила тяжёлым брюхом сопки. Вокруг повисла тишина, звенящая и какая-то гнетуще-мёртвая — ни пения птиц, ни дуновения ветра, ничего!
— Ох, Господи, — опасливо поёжился Гамильдэ-Ичен. — Чувствую, сейчас начнётся!
Сказал, как накаркал — впрочем, сейчас трудно было бы не накаркать. Из чёрного брюха тучи вдруг выскочила ветвистая, похожая на перевёрнутое дерево молния… Ударила где-то поблизости в сопку. И громыхнуло, жахнуло, да так, что лошади в испуге присели, а у спешенных всадников заложило уши.
— Защити нас, Христородица… Иисус и Великий Тэнгри! — разом взмолились все.
Лишь один Баурджин не молился. Во-первых, он всё ж таки был материалистом и не верил в «поповские сказки», мистику и прочую «антинаучную чушь», а во-вторых, тут же вспомнил фразу: «Летят и сверкают молнии» — надпись на втором поясе… которой сейчас у Джэгэль-Эхэ… Джэгэль-Эхэ… А не пора ли… Пора!
Снова сверкнула молния — и тучу прорвало дождём. Жутким проливным ливнем.
— Ждите меня здесь! — махнув друзьям, молодой нойон вскочил в седло и погнал лошадь к оврагу, неожиданно показавшемуся в синих сполохах молний.
Вот снова громыхнуло. И ещё, и ещё, ещё! И дождь лил стеною.
А Баурджин уже въезжал в устье оврага…
Вот оно — урочище Оргон-Чуулсу!
Юноша улыбнулся… А где же… Где же… И вдруг, в вспышке молнии, он наконец увидел башни — то ли разрушенные, то ли нет… какие-то дрожащие, утекающие… Сверкающие в синих вспышках молний. Дацан! Тот самый…
Спрыгнув с коня, Баурджин взбежал по широким ступенькам… и остановился. Что-то не пускало его внутрь дацана, какая-то неведомая сила… какая-то «антинаучная чушь»… Не пускала… Ну и не надо!