Кочевники отличались повышенной любознательностью и почитали знания. Особенно этим выделялся как раз Гамильдэ-Ичен. Отпустить его, что ли, к уйгурам? Глядишь, астрономом станет или великим писателем — сказителем-улигерчи. Но это — потом, осенью, а до осени ещё много дел.
— Эй, Хартанчэг, — приняв решение, Баурджин подозвал чистящего лошадей мальчишку, — скачи на дальние пастбища, там, на самой высокой сопке найдёшь Гамильдэ-Ичена. Скажешь — пусть бросает все и срочно скачет сюда… Нет, уже не сюда — а к реке Керулен, в кочевье великого хана! Мы не быстро поедем — нагонит. Так… — Баурджин снова задумался — ему, как нойону, всё ж таки приходилось держать в голове массу хозяйственных дел. — Кроме Гамильдэ, на дальнем пастбище ещё трое пастухов. Мало! Ты, Хартанчэг, останешься с ними, четвёртым!
Ох, какой радостью вспыхнули при этих словах тёмные глаза мальчишки! Ему и было-то всего лет восемь… или десять…
— О нойон! — Паренёк поклонился. — Исполню все в точности! А могу я… — Он замялся.
— Можешь, — усмехнувшись, великодушно разрешил. — Можешь забежать в свой гэр и похвастать перед своими домашними. Только побыстрей, парень!
Юный Хартанчэг, поклонившись нойону до самой земли, бросился к гэру.
Слава Христородице, хоть не болит голова — кого за себя оставить. Джэгэль-Эхэ — человек опытный и надёжный. Нет, какое это всё-таки счастье — иметь надёжную и опытную во всех делах супругу. К тому же — такую красавицу!
Гамильдэ-Ичен нагнал всадников уже в конце пути. Тянулись кругом невысокие сопки, кое-где поросшие лиственницами, кедрами и берёзами, блестела под солнцем река, а далеко за ней синей стеною вставали Хантайские горы.
Воины подозрительно оглянулись на стук копыт, многие взялись за сабли.
— Спокойно, — передавая Эрдэнэту бортохо (флягу) с арькой, ухмыльнулся Баурджин-нойон. — Это мой человек — Гамильдэ. Я о нём говорил.
Гамильдэ-Ичен — тёмно-русый, большеглазый, тощий — экипировался для перехода со всей возможной тщательностью: поверх голубой шёлковой рубахи натянул серебристую, тщательно начищенную песком кольчугу, привесил к поясу саблю, а за спину — саадак с луком и стрелами. У седла нарочито небрежно болтался сверкающий металлический шлем, а налетавший ветер развевал за плечами юноши изумрудно-зелёный чжурчжэньский плащ, заколотый серебряной фибулой с изображением сокола. Это не говоря уже о том, что Гамильдэ, как опытный воин, явился, имея за спиной четырёх заводных лошадей.
— Сонин юу байнау, Баурджин-нойон? — подъехав ближе, приветствовал Гамильдэ-Ичен. — Какие новости?
— Здравствуй, Гамильдэ. — Баурджин улыбнулся. — Рад, что ты со мной. Ты что так вырядился? Думаешь, мы на войну собрались?
— На войну, не на войну, — приосанился юноша. — Какая разница? Выдел бы ты только, нойон, каким глазами смотрели на меня девчонки в кочевьях, мимо которых я проезжал!
— А, вон оно что, — расхохотался Баурджин. — Так ты, значит, заодно и невесту себе решил присмотреть?
— А чего бы и не присмотреть, коль есть к тому такая возможность?
— Верно, что и сказать — жених! Эрдэнэт-гуай, — молодой нойон обернулся к посланнику, — нет ли у тебя на примете какой-нибудь хорошей девушки?
— Как же нет?! — Эрдэнэт всплеснул руками. — Знаешь, уважаемый Баурджин, я вот как раз только что подумал об одной девушке из хорошего рода. Так вот, у неё есть старшая сестра…
— Старшая?
— Очень работящая и умница, каких мало! Работа в её руках спорится, не всякий арат угонится. Все делает, все умеет — и на лицо пригожа. Пусть твой человек засылает сватов — не пожалеет!
— Зашлём, а, Гамильдэ? — подначил приятеля Баурджин. — Осенью, глядишь, и на свадьбе твоей погуляем — уж попьём арьки!
— О, арьку она прекрасно готовит! — Эрдэнэт восхищённо поцокал языком. — Одна бортохо с её арькой десятерых с ног свалит.