— Одна бортохо? Десятерых? — недоверчиво покачал головой Гамильдэ-Ичен.
Посланник тут же поправился:
— Ну, семерых — точно! Верно, Алтансух?
Тот, кого называли Алтансух — ещё совсем молодой воин, — смущённо поёжился, остальные громко захохотали. Видать, привыкли смеяться над молодым парнем.
— Позволь сказать, уважаемый? — почтительно обратился к посланнику Гамильдэ-Ичен.
Тот милостиво кивнул.
— Если та девушка, которую ты нахваливаешь, и вправду такая умница — что же она до сих пор не замужем? И… ещё вопрос — а сколько же ей лет?
— Лет ей, парень, не так уж и много, — Эрдэнэт начал отвечать с последнего вопроса, — двадцать два, а может, двадцать пять, а может — и двадцать восемь. Да какая разница? Разве возраст — главное для хорошей жены?
— Двадцать восемь! — Гамильдэ в ужасе заморгал.
— К тому же рука у неё уж больно тяжёлая, — как ни в чём не бывало продолжал посланник. — Если что не так, ка-а-ак вдарит — мало не покажется, не посмотрит, что муж или там жених. Верно, Алтансух?
Воины снова захохотали. Алтансух покраснел и замотал головой, так что Баурджину даже стало его жаль — да, уж точно, этот молчаливый парень был среди своих постоянным объектом насмешек. Светлоглазый — что, в общем-то, не редкость для монголов, и какой-то такой… Типа маменькиного сынка — бывают такие люди.
— Ай, Сухэ, расскажи-ка нашим друзьям, как ты прокрался в гэр к одной вдовице, перепутав её с младшей сестрой?
— Да не крался я никуда! — возмутился наконец Алтансух. — Выдумки всё это, клянусь Тэнгри!
Вдали, за сопками, показались белые юрты — очень много юрт — кочевье, ставка Темучина. Тут и там проносились воинские отряды, стояли возле гэров вооружённые копьями часовые, а над самым большим гэром развевалось синее девятихвостое знамя.
— Куда? — откуда ни возьмись возник конный разъезд. — Кто такие?
— Я Эрдэнэт, посланец хана, — молодой человек поспешно вытащил из-за пазухи золотую пластинку — пайцзу — с изображением оскаленной головы тигра, — со мной — Баурджин-нойон и его друг.
— А, Баурджин-нойон, — начальник стражи, здоровенный монгол в кожаных латах, с любопытством посмотрел на Баурджина, — сам великий хан уже справлялся о тебе. И велел ехать к Боорчу-гуаю — вы, говорят, знакомы.
— С Боорчу? — переспросив, улыбнулся молодой князь. — Конечно, знакомы, ещё бы. Ох, опять пить… Что глядишь, Гамильдэ? О тебе беспокоюсь — как бы не упился.
— Да я никогда… — Юноша вспыхнул.
— Ой, Гамильдэ… ты Боорчу-гуая не знаешь!
Боорчу — высокий, статный, красивый, с тщательно расчёсанными кудрями и чёрной как смоль бородкой — встретил гостей с неподдельной радостью и тут же велел слугам принести арьки.
— А может, Боорчу-гуай, у тебя и вино найдётся? — ухмыльнувшись, предположил Баурджин.
— Найдётся и вино. — Боорчу радостно хлопнул нойона по плечу. — Но сначала — арька! Фу, Баурджин, от тебя ли слышу? Неужели кислятину пить будем? Это кто с тобой? Неужель Гамильдэ?
— Он.
— Вырос как, не узнаешь! — Боорчу весело подмигнул юноше. — Ну, садись, Гамильдэ. Арьку пить будешь?
— Буду… Только не очень много.
— Э, парень! — шутливо погрозил пальцем вельможа. — В гостях воля не своя — сколько нальют, столько и выпьешь!
Баурджин знал, что Боорчу хоть и любил выпить, но не настолько, чтобы упасть, да и вообще — не столько пил, сколько прикидывался пьяным, и всё время был себе на уме, разыгрывая этакого гостеприимного барина. Вот и сейчас молодой князь замечал некие мелкие несуразности, вообще-то Боорчу не свойственные — уж если тот приглашал в гости, то уж арька лилась от души. А тут… Арька, конечно, присутствовала, но всего два кувшина — прямо-таки гомеопатическое количество для хозяина гэра. В основном подавали вино, вернее сказать, бражку из прошлогодних сушёных ягод — черники, голубики, малины. Вкусная, надо признать, была бражка — Баурджин с удовольствием выпил три пиалы, да и Гамильдэ-Ичен не отставал. И всё же этого было мало. Да и настоящего куражу не чувствовалось, а чувствовалось прямо противоположное — будто всё это: и арька, и вино, и гостеприимство Боорчу — пусть даже непоказное — исключительно ради дела. Интересно, что это будет за дело?
— Споем, Баурджин? — Боорчу потянулся к многострунному хуру — то же ещё, хурчи выискался. А ведь не запьянел, что ему два кувшина арьки — что слону дробина. Играет… В смысле, делает вид, что пьян — зачем? Для кого?
— Ай-ай-ай, ехал я лесо-о-о-м, — на редкость приятным баритоном — ничуть не пьяным — вельможа затянул уртын дуу — длинную дорожную песню. Оторвавшись от хура, махнул рукой: