— Хочу кое-что тебе посоветовать, Баурджин-нойон, — негромко произнёс Шиги-Кутуку, — На первое время не бери с собой семью, иначе будешь зависим. Одно дело, когда угрожают тебе самому, угрозы же домочадцам — совсем другое.
Князь лишь пожал плечами — ну, это само собой, понятно.
Они проговорили ещё долго, о конкретных делах в Ицзин-Ай и о городах вообще, выпили кувшинчик вина и простились, вполне довольные друг другом. Баурджин уже вскочил в седло, собираясь податься в родные кочевья — отдать распоряжения да проститься с семьёй, когда один из нукеров Чингисхана, осадив рядом коня, почтительно наклонил голову:
— Повелитель желает видеть тебя, Баурджин-нойон.
Ну, вот, наконец-то. А то уже можно было подумать, что верховный хан не снизойдёт нынче до разговора, полностью доверив беседу своим мудрецам. Ан, нет — снизошёл. Не доверял до конца никому — вот как.
Повелитель принял нойона в гэре, покрытом золотистой парчой. Он сидел на кошме — желтолицый, с рыжеватой бородкой, слегка тронутой сединой, одетый в длинный — голубой с белым — халат, подпоясанный жёлтым поясом. В гэре было жарко и соболья шапка верховного хана лежала на кошме рядом.
— О, могущественный из ханов... — поклонясь, начал было Баурджин, но Чингисхан махнул ему рукой. — Садись, чего уж... Выпить не предлагаю — сам знаешь, борюсь, как могу, с этим злом, увы, пока результаты не радуют. Мои советники объяснили тебе суть твоего нового задания?
— Да, повелитель.
— И я вот тоже хочу сказать пару слов... — Чингисхан задумчиво покачал головою. — Город... Я посылаю тебя в город... Ты — наш, кочевник, но вместе с тем знаешь и понимаешь городскую жизнь, что недоступно многим. Именно поэтому я выбрал тебя, Баурджин. Наместник великого хана — по-моему, неплохой титул, а?
— Да, неплохой, — согласился нойон. — Только весьма небезопасный.
Чингисхан усмехнулся:
— Если б не знал тебя почти двадцать лет, подумал бы, что ты трусишь.
— О, великий хан, я...
— Молчи, молчи, я полностью уверен в твоей храбрости... как и в уме. Сделай так, чтоб этот город, Ицзин-Ай, чтоб вся страна тангутов стала преданнейшей и спокойной. Сделай! Иначе мне придётся превратить её в пустыню, — в тигриных глазах хана сверкнула молния.
— Не придётся! — приложив руку к сердцу, тут же ответствовал Баурджин. — Я сделаю для этого всё, можешь мне верить.
— Хочу верить! — благостно кивнул Чингисхан. — Закончим с тангутами и цзинцами, настанет время каракитаев — Баласагун, Кашгар, Турфан... Я не собираюсь разрушать эти города, если у тебя получится с Ицзин-Ай. Ну, а если не получится... — повелитель вздохнул. — Я обрушу на непокорных непобедимые тумены Джэбэ и Мухули. И тогда земля напитается кровью!
И тогда земля напитается кровью, — мысленно повторил Баурджин, направляя коня к высохшему руслу реки. Нагнувшись, присмотрелся... Выпрямился. Позвал проводника:
— Эй, Айджон, тут сухие деревья.
— Да, господин. Их принесла река.
— Так, может, есть смысл захватить их с собой?
Старик улыбнулся:
— Не стоит, мой господин. Перевал уже близко — а там мы найдём топливо для костров. Прошу поторопить всех — скоро стемнеет, а ночевать в пустыне — не такое уж приятное дело.
Князь посмотрел на проводника с невесёлой усмешкой:
— Поторопить? Как ты поторопишь волов? Погонщик и так уже истрепали все плети. Кстати, там, за перевалом, есть дорога?
— Есть, господин, — тут же кивнул Айджон. — Не сказать, что дорога, но широкая тропа, вполне удобная для повозок. Идёт мимо урочища в пустыню.
— А что там, за пустыней?
— Великий шёлковый путь, господин.
— Поня-а-атно...
Определившись по солнцу, Баурджин прикинул стороны света, дабы потом, на привале, изобразить на чертеже всё — составить миникарту, кроки окружающей местности, чтобы потом, в дальнейшем, построить дорогу из Каракорума в Ицзин-Ай. Настоящую хорошую дорогу, вымощенную камнями и кирпичными плитами, широкую — чтоб свободно могла разъехаться пара повозок — с ямскими станциями и конюшнями заводных лошадей. Именно такие дороги и могут связать воедино империю, ибо огромные расстояния — суть преграда для власти. Нужна связь, нужна возможность быстрого подхода войск — иначе как управлять? Никак...
Немного задержавшись, князь посмотрел, как последняя повозка медленно переваливается колёсами по пересохшему руслу. Потом перевёл взгляд вперёд, где у туманной дымке сливающихся с землёю небес угрюмо маячил хребет, чем-то напоминавший Баурджину трёх поставленных рядом матрёшек — одну другой меньше. Ну, да, он ведь так и называется — Гурбун-сой-хан — «Три прекрасных». А за ним — отсюда не видно — урочище Уголдзин-Тологой. Там овраги, перелески, вода... А значит — и люди. Не то, что здесь, в пустыне — противно скрипящий на зубах коричневатый, солончаки, да мелкая серая пыль. Слава Христу, хоть не жарко сейчас, ещё бы — осень.