— А что с этими? — Керачу-джэвэ кивнул на пленных, освещаемых горящими факелами стражи и жёлтой тощей луной.
— С этими? — Баурджин ненадолго задумался. — А нет ли в лесу, поблизости, какого-нибудь развесистого дерева, дуба или граба?
— Есть! — улыбнулся начальник стражи. — Даже несколько, как раз на той полянке, что мы выбрали для ночлега.
— Ну, раз есть, — нойон мрачно качнул головой. — Так повесьте на них четыре петли.
— Господин, вы хотите...
— Делайте пока, что вам говорят, — холодно оборвал князь. — И приведите туда пленных.
— Слушаюсь!
Начальник стражи поспешно ретировался, и громкий голос его загремел на поляне. Баурджин спешился и, передав коня подбежавшим слугам, неспешно побрёл по краю горного кряжа, за которым — вот, почти сразу же — начинался лес. Тонкая полоска луны уныло повисла в небе, окружённая маленькими цветочками звёзд. Рядом, в лесу, гулко куковала кукушка, а где-то далеко за перевалом слышался волчий вой. Ветер стих с наступлением ночи, и Баурджин, неспешно шагая к поляне, наслаждался внезапно наступившим спокойствием. В лесу пахло сосновой смолой, хвоею и можжевельником, а ещё — почему-то — сеном. Да, верно, им выложили днище повозок...
— Пища готова, мой господин! — завидев нойона, подскочил один из слуг — юркий расторопный малый из какого-то захудалого кераитского рода. Оставить его при себе? Парень, кажется, довольно смышлён. Ладно, посмотрим.
Баурджин уселся у костра на тут же подставленный походный стул и недовольно поморщился:
— Что там ещё за вопли?
— Пленные кричат, господин наместник, — почтительно доложил какой-то молодой воин. — Видать, не очень-то хотят, чтоб их повесили.
Нойон усмехнулся — ну ещё бы, хотели. Встав, махнул рукой слугам, чтоб не шибко суетились, и направился к дубу, освещённому дрожащим пламенем факелов.
— Господин, господин! — увидав его, запричитали разбойники. — Пощади нас, пощади!
Молодые парни, совсем ещё дети... Нет, вот один — пожилой, точнее, средних лет. Кряжистый, сильный, матёрый с кудлатой, словно пакля, бородой. Ишь как глазищами зыркает — такой не запросит пощады, скорей, примет смерть.
Баурджин замедлил шаг, усмехнулся.
— А, лиходеи! Что верещите? — эти слова он произнёс по-тангутски, благо выучил сей язык ещё лет шесть назад, когда появился в Ляояне под видом беженца из Си-Ся. Си-Ся — или Си-Ся-го — «Западное государство Ся» — так именовалось царство тангутов, когда-то могущественное, а ныне существующее лишь волею Чингисхана.
— Молим о прощении, великий хан!
— Простить что ли вас за вашу наглость? — прищурился князь. — Ну, тогда расскажите что-нибудь о своей шайке, позабавьте меня.
— Молчать, молчать, щенки, — буркнул матёрый. — Помните о ваших матерях.
— Повесьте его, — быстро приказал нойон, и люди Керачу-джэвэ тут же вздёрнули лиходея на крепком суку, где уже, дожидаючись, болтались четыре петли, одна из которых — крайняя — уже оказалась занятой. Баурджин неоднократно сталкивался с разного рода разбойным людом и хорошо изучил его типажи — с таким вот, как это кряжистый, церемониться никак не следовало и уж тем более играть в какое-то там благородство. А вот с этими, с разбойным, трясущимся от страха, молодняком — можно и поиграть. Именно, что поиграть.
— Красиво висит! — Баурджин заценил болтавшегося на верёвке висельника опытным взглядом эстета, а затем задумчиво посмотрел на пленных. — Но — слишком уж одиноко.
— Вот этого, — он показал пальцем на одного из парней, толстенького и пухлощёкого, — нужно будет повесить ближе к стволу, а этих двоих недомерков — посередине. Получится очень красиво и вполне в русле традиции: сила и слабость, мускулистость и худоба, чёрное и белое, Инь и Ян.
Баурджин замолчал, устремив взгляд в небо, словно бы желал спросить что-то у звёзд.
— Так, значит, вешать и этих? — озабоченно переспросил далёкий от эстетства Керачу-джэвэ.
— Этих? — князь взглянул на молодых лиходеев так, словно бы увидел их в первый раз. — А, разбойнички. Совсем про вас забыл. Вы, кажется, обещали что-то рассказать? Нет-нет, только не все разом, по очереди. Начнём... ну, хотя б, с тебя! — палец нойона указал на одного из «недомерков», на вид лет пятнадцати, вряд ли больше — смуглого, худого с густой всклокоченной шевелюрой непонятно какого цвета. — Ты кто?
— Меня зовут Кижи-Чинай, господин... И я даже знаю, что такое Инь и Ян!
— Ох ты. Христородица! — язвительно сплюнул князь. — Ну, надо же, какие образованные лиходеи пошли... Эй, Керачу-джэвэ! Вели-ка принести мне стул, вина и немного какой-нибудь дичи. Ну, давай, начинай, парень!