— Осмелюсь сказать, господин, — юный разбойник поклонился, насколько позволяли стягивающие руки и ноги путы. — Я буду говорить за всех нас троих.
— Да что ты? Это уж как я решу!
— Потому что, господин, они ведь деревенские и не могут двух слов связать.
— Зато лиходейничать могут! — Баурджин, наконец, уселся на принесённый стул и, хлебнув из кубка вина, блаженно зажмурился. — Ну, прямо в сказку попал! Ты, продолжай, продолжай парень. Только вот что — пока я ничего путного от тебя не услышал. Все какие-то прелюдии, да слова за других. За себя говори, понял?!
— Да... — разбойник облизал потрескавшиеся от ветра губы. — Я — Кижи-Чинай, господин, и всегда жил в городе, но вот, вынужден был уйти, и связался с этими, — он кивнул на остальных. — Мы долго странствовали, а потом... потом оказались в шайке.
— Невинные овечки! — Баурджин с аппетитом впился в жареную на вертеле куропатку. — Уммм! Ну, говори, говори.
— Нас заставили, клянусь Буддой, заставили.
— Что? — князь чуть не подавился. — Да ты у нас буддист, оказывается? Надо же! А как же с непротивлением злу насилием? Джавахарлал Неру что говорил, а?
— Н-не знаю, господин, — малолетний разбойник смотрел на нойона с откровенным страхом. Даже задрожал.
— Но-но, — прикрикнул на него князь. — Ты мне ещё тут описайся или в штаны наложи! Наберут же в разбойники молокососов. И давно вы в шайке? Ну, давай, давай, родной, пой песни, словно немецкий шпик в СМЕРШе, что я тебя тут расспрашиваю?
— А... а песен я мало знаю, господин...
— О, господи... Да будешь ты, наконец, рассказывать?!
Если верить парням, так они и в самом деле попали в шайку случайно, что, конечно, ничуть не умаляло их вины. Причём, случайность эта касалось лишь двух — деревенских, а что же касаемо самого рассказчика, Кижи-Чиная, то этот паренёк, судя по всему, был тот ещё фрукт — то ли базарный плут, то ли карманник, то ли ещё какой городской мошенник, едва не попавшийся в руки правосудию — почему и бежал. О шайке он, правда, рассказывал довольно толково и в подробностях — только вот информация эта оказалась пустой и ненужной, ну, кому сейчас интересовал и погибший главарь и все планы его разгромленной шайки? Зачем Баурджин это всё слушал? Не только от нечего делать, отнюдь. Имелись у него на этот счёт свои — пока ещё довольно смутные — планы.
— Теперь вот что, — доев куропатку, нойон бросил кости наземь, поймав голодные взгляды пленников. — Об урочище мне расскажи, как его... забыл...
— Уголцзин-Тологой, — тихо отозвался Кижи-Чинай и посмотрел на князя с ещё большим страхом. — Очень нехорошее, злое место. Заколдованное! Кто туда попадёт — погибнет!
— Хо! — подставляя слуге опустевший бокал, покачал головой Баурджин. — И много уже погибло?
— Много... — юный разбойник вздохнул. — Даже те из наших, кто случайно забредал в большой овраг, так больше и не возвращались.
— Угу, — князь хохотнул и сделал длинный тягучий глоток. — А что же они туда побрели, в урочище, коли оно заколдованное? Только не говори, что научного интереса ради.
— Интерес у них был... — округлив глаза, еле слышно прошептал юноша. — Там, на дне оврага, говорят, спрятано большое богатство.
— Прямо так на дне и лежит?
— Нет, господин, не на дне — в старом дацане!
— Ха! — Баурджин встрепенулся. — Вот утром и покажешь нам этот дацан.
— Не могу, господин! — Кижи-Чинай задрожал. — Не могу!
— Почему это ты не можешь?
— Потому что этот дацан... Он — то есть, то его нет.
— Что?! — Баурджин выронил из рук бокал с недопитым вином. — Что ты сказал, парень?!
Кижи-Чинай пытался что-то объяснить, сам не понимая — что. Нойон не слушал... Мысли, воспоминания нахлынули вдруг на Баурджина с такой неожиданной силой, какой он давно уже не ощущал.
Мерцающий дацан в урочище Оргон-Чуулсу... Он находился вне времени — к такому выводу пришёл нойон — и лишь иногда выпадал в ту или иную эпоху — и тогда возможен был переход. Ещё лет пятнадцать назад, спасаясь от натиска врагов, Баурджину-Дубову удалось оказаться в 1939 году, в то самое лето, когда он — второй номер пулемётного расчёта 149-го стрелкового полка — лихо дрался с самураями на Халкин-Голе. Он тогда искал Джэгэль-Эхэ, будущую свою супругу. Нашёл, и заодно спас от смерти себя самого — молодого. Вынес, доставил в госпиталь... И вместе с Джэгэль-Эхэ поспешил обратно в урочище. А в следующий раз прихоть судьбы вкупе с собственной волей забросили князя в расположение особого отдела кавполка — нужно было выручить своих, того же Гамильдэ-Ичена тогда совсем ещё юного. Еле ушли тогда, ну, да ничего, Господь миловал. И вот, с той поры минуло уже лет пятнадцать по здешнему счёту — и больше никаких временных сдвигов! Нет, с урочищем Оргон-Чуулсу ничего не случилось, оно по-прежнему находилось на своём месте, недалеко от реки Халкин-Гол, почти совсем рядом с Баурджиновым кочевьем. Только вот... Только вот старый дацан там больше не появлялся, и вообще ничего не происходило. Закрылась дверца! — как с некоторым оттенком грусти пояснил сам себе Дубов. Ну и чёрт с ней! В конце концов, там, в СССР, любимая жена его, Татьяна, умерла в конце шестидесятых, дети выросли и разъехались — и что прикажете делать? Доживать век пожилым бобылём хоть бы и в звании генерала? Нет, уж коли судьба подарила Дубову такой шанс — прожить жизнь снова, только в другом времени и месте — нужно было этот шанс использовать! Да так, чтоб, как написано в знаменитом романе — не было мучительно стыдно...