— Догнать? — тихо осведомился Ху.
Баурджин немного подумал и махнул рукой:
— Не стоит. Кажется, я знаю этого парня... Что с деньгами?
— Сейчас...
Отойдя, десятник ухватил за плечо хнычущего лепёшечника:
— Деньги?
— Да целы-ы-ы-ы, — мальчишка размазывал по лицу слёзы и сопли. Пожаловался. — Он, гад, видать, давно за мной следил.
— И что же это за гад такой? — негромко поинтересовался Баурджин. — Ты его знаешь?
— Да знаю, — мальчишка, наконец, утёр сопли. — Кижи-Чинай это. Давненько его не видать было, да вот объявился — на медяхи польстился, чучело, видать, вконец обеднел.
— Кижи-Чинай, — усмехнулся князь. — Вот и свиделись... Значит, ты здесь, парень.
— Выловить? — дождавшись, когда лепёшечник отправился, наконец, за пивом, осведомился десятник.
Нойон покачал головой:
— Пока нет. Но узнать, где он обретается — стоит. Только по-тихому. Сможете?
— Конечно! Сейчас лепёшечника спросим.
Лепёшечник ничего толкового и не рассказал! Знал только, что «ядовитейший гад» Кижи-Чинай раньше по мелочи промышлял на рынке, потом куда-то исчез и вот опять появился. А где живёт, на кого работает — то было парню неведомо.
— Ладно, — отпустив мальчишку, князь махнул рукой. — Понадобиться Кижи-Чинай — достанем.
— А что, может понадобиться? — тихо переспросил Ху Мэньцзань.
— Пока не знаю, — Баурджин пожал плечами и рассмеялся. — А пиво здесь, действительно, вкусное.
Когда наместник вернулся во дворец — в хорошем настроении и словно бы даже отдохнувший — управитель дворца Чу Янь ждал его с бумажными кипами в руках.
— Рассуждения кандидатов в секретари, господин наместник, — важно пояснил он. — Я сказал, что мы пошлём к победителю вестника.
— Правильно сделал, — похвалил Баурджин и, забрав бумажные листы, удалился в свои покои.
— Велите подавать обед, господин? — опомнился, побежал следом Чу Янь.
— Нет, я не голоден. Вечером будем обедать, Чу Янь!
— Понял, господин, — мажордом поклонился. — Вечером.
За окнами дворца плавилось солнце. Было тепло, даже жарко, хотя дымоходы-лежанки — каны — оставались холодными, это осенний денёк выдался погожим и тёплым. Так бы и всегда. Развалившись на ложе, Баурджин взял листок наугад:
— «Мо-цзы — есть Мо-Цзы. И верно будет замечено, что все наши милости происходят от милостей великого государя. Государь, поистине, оказывает своему народу великие милости и дело народа — с благоговением принимать их. Что же касается милостей иных, то...»
И вот всё — в таком духе. Анализ — даже не анализ, а тупо зазубренный текст анализа — какой-то старинной классической книги, ни одного конкретного ответа, ни знаний законов, ни умения оперировать с цифрами... Ясно! Манерный барчук в белом — в своём классовом репертуаре. Не конкретные знания, а зубрёжка и — временами довольно грубая — лесть.
С раздражением отбросив листок в сторону, Баурджин вытащил другой. Вчитался...
— Чтение и анализ классических книг есть несомненное благо, но ещё большим благом будет являться применение их к обычным делам государства, ну, а сели такое применение невозможно, следует воспользоваться логикой, рассуждениями и здравым смыслом. Так, например, древние рассуждали — что есть первопричина Вселенной? Что первично, Инь или Ян? Их рассуждения можно продолжить и дальше, если, к примеру, мы будем говорить о военачальниках и войне, о правителе и народе. Верно утверждение: раз существуют войны, есть и военачальники. Но, причина не всегда причина, а следствие — не всегда следствие. Иногда они могут меняться местами, и тогда будет верным следующие утверждение: раз есть военачальники, будут и войны. Если не будет войн — не будет и военачальников, если не будет военачальников — не будет и войн.
Нойон только головой покачал — ну до чего изощрённая демагогия! Хотя, конечно, интересно, что и сказать. Посмеявшись, снова начал читать — а дальше пошли уже более конкретные вещи, некоторые из них Баурджин просматривал тезисно.
— О математике. Об умножении и делении, о дроблении чисел. О великой пользе «нуля». О финансах и количестве требуемой в государстве монеты. О законах...
Вот здесь уже князь вчитался внимательней.
— Сила наказания — не только в устрашении и справедливости, но и в его неотвратимости. И в этой триаде — «устрашение, справедливость, неотвратимость» — последнее мне представляется главным.