— В какие-какие владения?
— Впрочем, я и так не забуду. У тебя очень запоминающееся лицо, мерген. И светлая шевелюра. Необычно для сына степей.
Снаружи вдруг заржали кони.
— О! — Желтоглазый поднял палец. — Слышишь, Джельмэ? Явились! Охраннички, забодай их бык. Ну, пойдём, пора. Кызгэ, загаси очаг.
Желтоглазый повелитель и немногословный Джельмэ вышли из хижины, а следом за ними и Баурджин.
Юноша поспешно прикрыл ладонью глаза — в очистившемся от снеговых туч небе ярко сияло солнце. А вокруг, на поляне, гарцевал целый отряд монголов… или тайджиутов, или кого там ещё? Наверное, десятка три — все при саблях, с копьями, не говоря уже о луках.
— Так я, пожалуй, пойду? — отвязав лошадь от коновязи, обернулся Баурджин.
— Иди, мерген, — властно махнул рукой желтоглазый. — И помни, я ещё отплачу милостями за всё, что ты для меня сделал.
Юноша про себя усмехнулся — и что он такого сейчас сделал? Вот уж, не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.
Когда Баурджин вернулся к своим, уже вечерело. По всему краю озера горели костры — готовили к пиру дичину. Часть туш морозилась в прорубях или прямо в снегу, а часть, разрезанная на тоненькие ломтики-ремешки, вялилась на солнце. Увидев Баурджина, довольная молодёжь встретила его приветственными криками, словно вождя. Да он для них и был вождём, причём, что немаловажно, удачливым. И конечно же, возвращению побратима бурно обрадовался Кэзгерул.
— Ну, наконец-то, брат! — потёршись носом о щёку Баурджина, восклицал он. — А мы-то уж думали — куда ты запропастился?
— Там, в перемётной суме, мясо и голова оленя, — вспомнил юноша. — Надо достать.
— Достанут! — Кэзгерул засмеялся. — Не забывай, ты же теперь десятник. Посмотри только, с каким обожанием смотрят на тебя твои воины!
Воины… Если, конечно, их можно было так назвать. Повернувшись, Баурджин поспешно спрятал улыбку. Окинул взглядом своих.
Вот деловито расстилают снятые шкуры здоровяки Юмал и Кооршак. Чем-то похожие — конечно, похожие, они же родные братья! — добродушные увальни. Впрочем, добродушные — это пока как следует не разозлишь. Рядом делают вид, что очень утомились, Гаарча с Хуридэном. Ну, об этих лучше уж ничего не говорить, всё равно ничего хорошего не скажешь, по крайней мере — пока. Ну, а потом — кто знает? Знавал Дубов случаи, когда самые последние раздолбаи вдруг становились героями. Немало таких было и на Халкин-Голе, и на Малой Земле, и под Берлином. Гаарча с Хуридэном, по крайней мере, хоть оружием владеют. Остальные… Про остальных ещё, похоже, и говорить-то рано, малы слишком — ну, право слово, совсем ещё дети! И ведут себя сейчас чисто по-детски — толкаются, кричат, спорят. Однако на десятника посматривают с таким искренним обожанием — словно на бога! Баурджин даже не помнил, как их зовут… а это плохо! Командир отделения просто обязан знать всех своих бойцов, и не только по именам-фамилиям-отчествам, но и по характеру, по складу ума. На кого можно полностью положиться, и не только в бою, но и в любом, даже самом небольшом деле, а за кем, наоборот, нужен самый строгий пригляд. У хорошего командира, кстати, в отделении и помощники всегда имеются, которым вполне можно довериться.
Вот Кэзгерул, кстати, молодец — словно только что закончил курсы молодых командиров, причём с отличием — не стал больше ни о чём говорить, расспрашивать, оставил все разговоры на потом, сам же побежал к своим — вон они, рядом. Тоже неплохие парни… как и их командир. А вот Баурджину, похоже, не повезло — кроме здоровяков-братьев, не на кого и опереться. Э, товарищ сержант! Тут же охолонул себя Дубов. Не дело это — своих бойцов поганить, даже и в мыслях, не дело. Надобно в каждом, кроме всего дурного, ещё и хорошее видеть. Хотя бы узнать их для начала. Имена, привычки, склонности — ведь командир-то он сейчас временный, на срок охоты да обратного перехода, и ещё неизвестно — как там в родных местах будет? Впрочем, догадаться можно — так же, как и было. Если ничего не предпринимать, пустив все на самотёк.
— Эй, Гаарча, подойди-ка! — усевшись в снег за неприметным кусточком, негромко подозвал юноша.
Гаарча — всё такой же тощий, с чего ему полнеть-то? — подбежав, поклонился, спрятав в глазах хитринку — дескать, готов исполнить любое пожелание командира.
— Садись рядом, — Баурджин показал на снег. — Расскажешь мне обо всех, по очереди.