Примерно так прикидывал для себя Баурджин, ехавший во главе своего десятка по горным теснинам. Кэзгерул, правда, заметил, что к кераитам запросто можно добраться и более удобным путём, долиной, что лежала меж Хангайским хребтом и Алтаем, собственно, именно там и находились кераитские пастбища. Но Инанч-Бильгэ и Эрхе-Хара, как видно, решили поступить куда как хитрее. Ведь горные тропы вели ещё и на север — к полноводным рекам Селенге и Орхону, в земли меркитов. Наверняка по всей найманской степи, по всем предгорьям был пущен слух, будто именно против меркитов и был организован поход. И кераитские лазутчики — а такие, несомненно, имелись — докладывали своим вождям, что найманское войско идёт на север, в Хангайские горы. А найманы вовсе и не собирались туда идти! То есть как раз собирались — дойти до чёрной скалы Эхтонгой, а уж от неё резко повернуть к югу.
Правда, это все были догадки, коими тешили себя в пути побратимы, простые же воины, как водится, покуда не знали ничего. Для них это был просто очередной военный поход, поход за добычей — а куда? Да не все ли равно? К меркитам, кераитам, монголам… Напасть! Свалиться как снег на голову. Вырубить воинов, захватить тучные стада и чернооких красавиц! Эх, каждый — каждый! — может вернуться домой богачом, да ещё и с двумя-тремя жёнами! Это ли не праздник? Правда, до него можно и не дожить, но это уж у кого какая судьба! А если воин искренне молится Иисусу Христу и Христородице и так же искренне приносит жертвы небесному богу Тэнгри, как и всем прочим известным ему богам, — да разве ж они обидятся? Не помогут?
Вот потому-то, несмотря на все трудности перехода, воины были веселы и довольны. Смерть, кровь и пожарища, и бегущие со всех ног враги, и захваченные красавицы, сокровища, стада — всё это заставляло светиться глаза, а сердца — учащённо биться. Что и говорить, предвкушение — великая сила.
Горы постепенно становились более пологими, больше напоминая просто крутые холмы, этакие горки. В низинах из-под снега торчали кусты, и на отдыхе лошади копытами сами добывали траву себе на прокорм. Для людей же было немало пищи — не зря хитроумный Инанч-Бильгэ устроил перед походом большую охоту, и теперь мяса хватало всем.
Баурджин, пользуясь тем, что дорога расширилась, неутомимо объезжал воинов своего десятка, подбадривал, шутил, хохотал… И видел, какими глазами они на него смотрели! И знал — эти пойдут следом в огонь и в воду.
Гамильдэ-Ичен что-то ёрзал в седле, наверное, боялся отстать — а следовало бы спешиться, подтянуть подпругу. Впрочем, может быть, лошади просто натёрло спину, тогда уж лучше пересесть на заводного коня. А были ли у парня заводные? У самого Баурджина — и то не было, это ж все голь-шмоль, весь его десяток. И надежда у них сейчас только одна — на будущую добычу.
Баурджин невольно прислушался к разговорам.
— Э, Кооршак, дружище, — подначивал богатыря Гаарча. — Сколько луноликих дев ты возьмёшь себе в чужих кочевьях? Восемь или дюжину? Я бы тебе посоветовал — девять. Девятка — счастливое число.
— Ну-у, девять, пожалуй, много, — добродушно ворчал Кооршак. — Куда столько? Мне их и не прокормить будет. Хватит, думаю, и трёх.
— Трёх? Ну, разве что только для начала… — Гаарча повернулся в седле. — Эй, Гамильдэ-Ичен, мальчик, а ты хоть знаешь, что делают с девками?
— Знаю, — Гамильдэ-Ичен усмехнулся.
— Ой, не лги, не лги, парень! Хульдэ как-то говорила… Ну, что ты щеришь зубы? Обиделся? Знаешь, я могу продать тебе один корень… Его очень ценят чжурчжени… Тогда тебе одной девки точно будет мало! Да и девяти мало. Ну, как, Гамильдэ-Ичен, берёшь корень?
Все засмеялись, а Гамильдэ-Ичен нарочно придержал лошадь. Баурджин подъехал к нему:
— Постой-ка, парень. На твоём месте я бы переседлал коня. Тем более он не твой, а Олонга.
— Да, — обрадованно кивнул Гамильдэ-Ичен. — Я так и собирался сделать, но боялся… боялся отстать.
— Ничего, — спешившись, Баурджин помог парню. — Не отстанем. Вот что, Гамильдэ, ну-ка ещё раз вспомни, когда ты увидел того, с красным поясом?
— Ну, тогда, когда ты послал меня за хмельным в ханскую юрту, — поправляя попону, мальчишка вытащил из-под седла колючку. Ага, вот почему ёрзал!
Баурджин покачал головой — а ведь эта колючка не могла сама по себе появиться, спина коня — это не степь, там ничего не растёт, кроме шерсти. Несомненно, кто-то подсунул, подшутил. А если б лошадь взбрыкнула на перевале? Или — на узкой обледенелой тропе?