Наконец, раза с шестого, всё получилось, как надо! Баурджин даже сам такого не ожидал — Сиань Цо теперь ругалась не хуже какого-нибудь колхозного конюха... хотя, куда там конюху — намного, намного лучше!
— Одна-а-ако! — покачав головой, уважительно протянул князь. — Вот, теперь вижу — можно тебе доверить работу с простыми людьми. А то привыкла — сю-сб-сю — слушать тошно! Кстати, давно хотел спросить, не сочти за обиду — тебе хоть сколько лет?
— Шестнадцать... А, может, и все восемнадцать — кто их считал, мои годы?
Сиань Цо прижалась к нойону, словно требующая ласки кошка.
И опять! Одежду — в угол, покрывало — прочь, изгибы тел, тяжёлое дыханье, стоны...
— Соседи снизу, верное, подумают — здесь кого-то убили! — одеваясь, хохотнул Баурджин.
— Ты куда, мой князь?
— На улицу.
— Ах, уже покидаешь меня?
— А ты тоже не лежи — одевайся! Во-он я смотрю, на улице народ гуляет, словно праздник какой.
— Так ведь и праздник, — Сиань Цо проворно натянула одежду. — День рождения царевича Шакьямуни — Будды!
— Вот так да! — хлопнул в ладоши нойон. — Вот это опростоволосились — День рождения самого Будды, а мы с тобой трезвые, как детсадовцы в будний день! Пойдём, пойдём гулять, купим вина, повеселимся... заодно потренируемся на некоторых... гм-гм... прохожих.
— Как это — на прохожих?
— Увидишь! Ну, что ты там копаешься, душа моя?
— Сейчас иду. Только наложу помаду.
— Помаду она наложит...
Весь город горел разноцветными фонарями — красными, жёлтыми, синими. Всю ходили толпы празднично одетых людей, звенели колокольчики, слышались песни и смех. В саду, у харчевни, и по углам улиц играла весёлая музыка — лютни, бубны, флейты. Юные девушки кружись в танце, подняв к небу тонкие, украшенные браслетами, руки, пахло варёным рисом, сладостями, имбирным пивом — так вот в честь какого праздника трактирщик его наварил! Ну да, во дворце ведь тоже готовились, только одному Баурджину было не до того.
Князь и Сиань Цо, смеясь, купили у разносчика вина, выпили, и свернули на полутёмную улочку, освещаемую лишь отблесками праздничных фонарей да медно-золотистой луною.
— Ты спрячься во-он за теми деревьями, — Баурджин показал рукой. — А я тут, на скамеечке посижу, за акациями. Мало ли...
— А-а-а... А что мне там, за деревьями, делать?
— Ждать! Как свистну — выбегай, ну а потом — как учил. Поняла?
— Угу, — девушка вдруг засмеялась и послушно спряталась за деревьями.
А князь притаился на своей скамеечке, словно поджидающий добычу паук.
Первым появились какие-то два старика — их Баурджин пропустил, пожалел старость. Так же проигнорировал и подростков, почти детей — слишком уж молоды. А вот следующий — лопоухий парень с круглым лицом... Вон обернулся на свет... Ха! Да это же наш старый знакомый — деревенщина! Интересно, клюнет? Еле сдерживая смех, наместник тихонько свистнул.
Выбравшись из-за деревьев, Сиань Цо возникла на улице, словно привидение. Точнее — словно некое мимолётное видение, говоря словами поэта, гений, так сказать, чистой красоты. В приталенном нижнем халатике, с тонким серебристым поясом... у-у-у... Надо быть последним дураком. Чтобы пропустить такую девушку, и даже не попытаться познакомиться!
Вот и деревенский простофиля оказался вдруг не таким уж и простофилей — увидав светлое одеяние Сиань Цо. Е пушистые волосы, совсем потерял голову. Побежал, пару раз завалившись и едва не сбив со скамейки притаившегося в засаде Баурджина. О, да он ещё и пьян, собака!
— Девушка, девушка! Эй-эй! — простофиля быстро нагнал незнакомку, честно говоря, не особенно-то и спешившую. Пьяно улыбаясь, подхватил под руку:
— Хотите, я вам покажу крыску?
— Кого?
— Крыску... Вы не п-подумайте, я е в лавке купил, последние деньги отдал... Вот. Смотрите!
И тут раздался истошный девичий визг, такой, что Баурджин, уже даже не сдерживая хохот, всё же вынужден был вмешаться, грозно насупив брови:
— Это ты зачем к моей жене пристаёшь, прыщ?
— Я-а-а-а... — захлопал глазами парень. — Просто крыску хотел показать... вот...
— Катись со своей крыской, пока жив! Ишь, гад, ходит тут, промышляет. Пугает честных и порядочных женщин!
Бедолага поспешно убрался, лишь слышно было, как пищала поспешно сунутая за пазуху крыса. И откуда она и него, эта крыса? Учёная, что ли?
Где-то неподалёку вдруг послышался смех. Нехороший такой смех, глумливый, так смеются, когда и не смешно вовсе, а надо специально выказать некое веселье, покуражиться, меж собой и перед другими.