— Там, на улице и спою! — заверил Баурджин. — Вот, уже начинаю…
Как назло, никаких местных песен не вспоминалось, ни протяжной песни «уртын дуу», ни даже короткой песни «богино дуу», ни уж тем более горловой песни, называемой «хоомий». Ни черта подобного в голову не лезло, вертелась лишь «Ленинградская застольная», её Баурджин и запел, причём, кажется — с середины:
И как-то ведь пелось-то — по-монгольски! Даже Боорчу оценил:
— Какая хорошая песня! Наверное, цзяньская?
— Фиганьская! — раздражённый Баурджин употребил гораздо более грубое слово, по этическим соображением не пригодное для печати. — Давай выходи скорей!
И, довольно-таки грубо ухватив Боорчу за шиворот, выволок из юрты. Тут же и спросил:
— А где твои люди, спят, что ли?
Боорчу не слышал — отвернувшись, задрал полу халата и звонко мочился в снег. Шатался, гад, но ведь не падал, даже не обливался.
«Сразу видно, профессионал!» — завистливо подумал Дубов.
— Мои люди никогда не спят! — Боорчу заступился за своих нукеров. — Не спят, а несут караульную службу.
— Ну, правильно, — согласился Баурджин. — Устав гарнизонной и караульной службы ведь запрещает на посту спать… а также пить, курить, говорить и отправлять естественные надобности. Ты вот что… мы это, за вином сейчас съездим с девками, а? Дашь лошадей?
— Берите… Э! И я с вами…
— Так у тебя ещё есть! Целый бурдюк. Там, в юрте, забыл, что ли? На одного-то хватит, а на двоих… на четверых… В общем, мы поехали, а ты нас жди. Вели воинам, чтоб дали нам лошадей!
— Ко мне, мои верные нукеры! — с неожиданной звучностью завопил Боорчу. — Дайте моему другу коней.
— Слушаемся и повинуемся, господин. Если ты хочешь, пусть твой гость едет, несмотря на то что на дворе глубокая ночь. А вот девушки…
— Скажи, что ты их мне подарил, — зашептал на ухо приятелю Баурджин. — Вот веселуха-то будет.
— А я их ему это… подарил! Пользуйся на здоровье, друг. Девчонки хорошие, много всяких историй знают, ещё и прядут.
— Ну, мы поехали! — Баурджин галантно помог девушкам усесться на подведённых нукерами лошадей и, подойдя к Боорчу, крепко того обнял, причём, вполне искренне:
— Прощай, дружище… Тьфу ты, не прощай, а — до скорого.
Юноша дал коню шенкеля, и вся процессия умчалась, растворившись в звёздно-лунной полутьме бархатной зимней ночи. Ехали быстро, без остановок и никуда не сворачивая. А чего было сворачивать — вон он, кряж, выделяется на фоне звёзд этаким прильнувшим к самке медведем.
— Куда мы едем? — на ходу крикнула Бурдэ.
— К хорошим людям, — улыбнулся в седле Баурджин.
— К каким?
— К хорошим… Хан Эрхе-Хара вас устроит?
— Эрхе-Хара?! Да как же мы тебя отблагодарим за такое чудо?!
— Сказал бы я как…
— Что-что?!
— Потом скажу!
Снежная пыль летела из-под копыт сверкающим раздробленным жемчугом, поросший редколесьем кряж быстро приближался — и вот уже из-за деревьев послышались крики:
— Баурджин, ты ли это, наш нойон?
— Я, — улыбаясь, юноша бросил поводья и с удовольствием наблюдал, как, скатившись с кряжа, бегут к нему верные воины — мелкий Гамильдэ-Ичен, здоровяки Юмал и Кооршак, Гаарча с Хуридэном, Ильган и Цырен, и прочие «суслики».
— А мы-то думали уже уходить в степь, нойон!
Нойон… Баурджин усмехнулся:
— Рано нам в степь, парни! Есть у нас… Есть у нас ещё дома дела!
Глава 7
Засада
Весна 1196 г. Внутренняя Монголия
Взлетев в седло, с силой резанул плетью по боку коня. Всхрапнув и прижав к затылку уши, он понёс его в степь.
Войска растянулись в степи по всему фронту, так что прикрывавшие левый фланг воины рода Олонга — в их числе и десяток Баурджина — даже не видели тех, кто находился справа. Да что там справа — и в центре огромное количество воинов и лошадей представлялось одной сплошной массой. Сколько их всего было? Ответ знает лишь ветер.
Сидя в седле, Баурджин скосил глаза на своих и вздохнул — его десяток, как, впрочем, и десяток Кэзгерула, выглядел самым бедным, можно даже сказать — нищим. Ни сабель, ни железных шлемов, ни панцирей из толстой воловьей кожи, одни лишь вывернутые полшубки да луки со стрелами. Да, ещё — короткие копья. И все… И все! Хотя и этого не мало, уж чего-чего, а стрел-то имелось в достатке, и самых разных — тяжёлых, длинных, легко пробивавших кольчуги, и лёгких, дальнобойных, сигнальных и зажигательных. И всё же стрелы стрелами, а в ближнем бою не помешали бы и сабли… ещё бы научиться ими владеть. Ну этому никто не учил ни Баурджина, ни Кэзгерула, не говоря уж о всех прочих «сусликах». Тяжёлая боевая сабля — оружие аристократа, остальным же достаточно лёгкого копьеца с крюком, аркана да тугого лука.