— Привет, — так же коротко отозвался юноша.
Гурбесу-хатун… Однако… Такая молодая, даже юная, можно сказать, судя по виду, уж ничуть не старше Баурджина… А — хатун! Законная жена хана. Одна из жён, скорее всего — младшая. Ну, всё равно, не какая-нибудь там наложница — кумма. А симпатичная, чертовка! Жаль, что здесь нет табака, так бы постояли бы вместе, покурили… Глядишь, познакомились бы поближе…
— Ты чего тут стоишь? — Девушка оперлась на коновязь рядом. — С пира выгнали?
— Сам ушёл, — честно признался парень.
Гурбесу понимающе усмехнулась:
— Видать, плохо стало?
— Да вроде того…
— Ты дыши поглубже, пройдёт. Много там уже облевалось?
Баурджин засмеялся — а ничего девчонка, весёлая, и без всякого выпендрёжа, несмотря на то что хатун.
— Слушай, а я тебе что-то не помню, — присмотревшись к собеседнику, задумчиво произнесла юная госпожа. — Видать, из новеньких. Из какого ты рода?
— Из рода Олонга!
— А, знаю. Старший сынок у этого Олонга такой противный-противный. На жабу похож. Как же его… А! Вспомнила! Жорпыгыл Крыса. Так ты, значит, на пир приглашён?
— Ну да, — юноша улыбнулся, — иначе б с чего я здесь ошивался?
— А бог тебя знает, с чего? Может, что худое замыслил? Да ладно, ладно, не обижайся — шучу.
— Шутница ты, как я погляжу!
— Зовут-то тебя как?
Баурджин хмыкнул — ну наконец-то поинтересовалась! — и кратко представился.
— А я — Гурбесу. Вряд ли мы с тобой когда-нибудь ещё встретимся. Род Олонга кочует где-то у самого чёрта за пазухой! Одни пески, сопки да немытые язычники-монголы. Брр! Жуть какая! И как хоть вы там живете?
— Да вроде ничего живём, как везде…
Юноша чётко представлял уже, что этой неожиданной собеседнице что-то от него было надо! Иначе бы с чего ей тут маячить, трещать языком? Неужели других дел не нашлось у законной жены хана? А в юрту-то она не идёт, что характерно.
Меж тем Гурбесу решила брать быка за рога. Начала исподволь, спросила вроде бы невзначай:
— Тебе какие девчонки нравятся?
— Красивые, — юноша хохотнул в ответ.
— Красивых много. А всё-таки? Желтолицые, белокожие, смуглые? Или, может быть, круглоглазые северянки с волосами белыми, как кишки покойника?
— А что, есть тут и такие? — усмехнулся Баурджин.
— Здесь есть всякие, — вполне серьёзно ответила девушка. — Так какие же?
— Ну… такие, как ты!
— Хорошо. — Гурбесу задумчиво кивнула, словно бы сделав для себя отметку, после чего сразу перешла к делу: — Вот что, Баурджин. Ты, я вижу, неплохой парень…
Юноша приосанился:
— Это для кого как!
— Можешь помочь мне?
— Помочь? Конечно, и с большим удовольствием! — Баурджин со всей искренностью приложил руку к сердцу. — А что делать-то?
— Ничего особенного. — Девушка оглянулась и нервно закусила губу. — Ты знаешь Тэйбаку, младшего ханского сына?
— Лично не знаком. Но в лицо — знаю. Он, кстати, сейчас в юрте, пирует.
— Странно, если бы его там не было. — Гурбесу улыбнулась. — Передай ему, пожалуйста, вот это… — Она протянула ладонь, на которой лежал маленький кусочек пергамента с нарисованным широко раскрытым глазом.
Баурджин удивился:
— Что это?
— Не твоего ума дело! Ой, извини… Так передашь?
— Конечно!
— Только смотри, чтоб никто не видел, ладно?
Махнув рукой, Баурджин отправился обратно в юрту. А там уже начиналось самое веселье! Двое здоровяков-нукеров, раздевшись до пояса, боролись, остальные галдели, какой-то бедняга рыгал, а кое-кто уже спал, уткнувшись лицом в маленькие войлочные подушки.
Сделав вид, что ищет своё место, юноша подошёл к Тэйбаке, в числе прочих с неподдельным азартом следившим за ходом борьбы, и, встав рядом, тихонько произнёс:
— Просили передать тебе одну вещь…
И незаметно сжал руку ханского сына, вкладывая в неё рисунок.
— Что? — Тэйбака дёрнулся и тут же застыл, отвернулся, тайком от других вглядевшись в изображение.
После чего, не обращая более никакого внимания на Баурджина, подошёл к отцу, верховному хану Инанч-Бильгэ и, почтительно поклоняясь, произнёс:
— Съезжу проведаю Эрхе-Хара. Говорят, ему что-то нездоровится.
Инанч-Бильгэ ухмыльнулся:
— Съезди, съезди. Проведай, чем там занимается этот кераитский хитрец? Или он уже надумал вернуться к своим племенам? Они ведь, кажется, не все ушли с Тогрулом?
— Узнаю и доложу, отец. — Тэйбака прижал руки к груди и, ещё раз поклонившись, вышел.