— Ты тут про детей говорила, Джэгэль? — пробасила, поднявшись на ноги, столь дородная женщина, что перед ней не только худышка Джэгэль-Эхэ, но и кое-кто покрупнее, к примеру, сам Баурджин или его анда Кэзгерул Красный Пояс, выглядели бы как броневички на базе «Эмки» против многобашенного танка Т-35. Мощная, с огромной — арбузами — грудью, высокая, словно скала, но вся какая-то ладная, ухватистая, с добрым широким лицом и аккуратно заплетёнными в две толстые косы волосами, женщина эта — нет, всё же девушка — явно производила впечатление, и не нахалке Джэгэль было с нею тягаться.
— Да, Алса-Буик, — скромно кивнула оторва. — Именно про них я и говорила.
— И ты не права, сестрица. — Алса-Буик укоризненно покачала головой. — Ещё никогда ни одному багатуру или даже хану не мешали чужие дети от первой жены! Благородный муж никогда, ни за что на свете не будет укорять за это любимую женщину, коли уж взял её замуж. А детей её будет воспитывать, как своих родных, — именно так гласят законы степи!
— Да я знаю. — Джэгэль-Эхэ отмахнулась.
— Чего ж тогда тут выступаешь? Ищешь хорошей драки? Может, со мной подерёшься?
— С тобой не буду, сестрица Алса-Буик. Не имеет смысла.
— Вот то-то! Тогда что ты стоишь, садись с нами, скоро явятся женихи… а может… — Великанша окинула быстрым взглядом округу и понизила голос. — А может, они уже и сейчас здесь. Слушают вас, да промеж собою смеются — мол, эвон, каковы ж дурищи!
— Вот это женщина! — восхищённо поцокал языком Кооршак. — Вот это красавица! И какие разумные речи говорит — видать, она к тому ж и умна. Вот бы такую украсть — так ничего б и в жизни не надо!
— Нет, Кооршак, дружище, тебе её ни в жисть не увезти!
— Это почему же?
— Хребет у лошади переломится!
— А ну вас, дуралеев. Все б вам смеяться!
Между тем Джэгель-Эхэ, видать, надоело-таки препираться — подозвав лошадь, она живо вскочила в седло, немного отъехала и вдруг обернулась:
— Хочу сказать — зря наши убрали дозорных с сопок! Ждёте женихов? Хорошее дело… Только не дождаться бы на свою голову кого другого! Говорят, в степях видели тумены монголов!
— И что из того? — усмехнулась Курукче. — Что монголам до нашего скромного кочевья? Здесь даже добычи никакой нет. Не считая нас с вами, верно, девушки?!
Девчонки разом захохотали.
— Смейтесь, смейтесь, дурищи! Как бы не пришлось потом плакать, — презрительно сплюнув, Джэгэль-Эхэ дёрнула поводья коня и понеслась к сопкам.
— Ну, и мне, пожалуй, пора! — Баурджин решительно пополз к лошадям.
— Во даёт! — испуганно-восхищённо прошептал Кэзгерул Красный Пояс. — Неужели на ту сатану польстился?!
Кооршак ухмыльнулся:
— А я всегда говорил — смелый человек наш нойон Баурджин! Очень смелый, очень…
Юноша гнал коня, стараясь держаться в тени сопок — не очень-то ему хотелось, чтобы своенравная девчонка заметила его раньше времени, ведь, кто знает, как она тогда себя поведёт? Может, возьмёт да и скроется где-нибудь? Ищи её потом, вовек не найдёшь!
А Джэгэль-Эхэ неслась, казалось, вовсе не разбирая дороги, бросая коня через русла ручьёв и неширокие балки. Баурджин-Дубов тоже подогнал коня, он давно заметил, что кочевники любили по всякому поводу пускать коня вскачь, видать, нравилось нестись… Какой же монгол не любит быстрой езды? Летела прямо в лицо цветочная пыльца, какие-то колючки, мошки, ещё какая-то хрень, юноша внимательно смотрел вперёд — по такой езде можно было запросто сломать себе шею. Ну и девчонка! Физкультурница, ититна мать, «Трудовые резервы». Вот это гонит! И куда, спрашивается, спешит? На тот свет, что ли, торопится?
Баурджин оглянулся — они отъехали уже довольно далеко от кочевья, так что почти скрылись из виду юрты-гэры, лишь маячило за чахлыми кустами жующее коровье стадо. Юноша посмотрел вперёд и удивлённо округлил глаза — девчонка исчезла! Ну, вот только что она была — и нету! И куда она могла деться? Угодила на полном скаку в какой-нибудь овраг, сломав коню ноги, а себе — шею? На всякий случай Баурджин ещё немного проехал по степи дальше, внимательно вглядываясь в траву, и уже только потом, не обнаружив ни коня, ни всадницы, ни оврагов, решительно свернул в сопки, кое-где поросшие приятственно-зелененьким редколесьем — небольшие дубки, корявые сосны, орешник. К вершине сопки, петляя между деревьями и большими серыми валунами, вела узенькая тропинка, по которой и поскакал юноша, пристально шаря глазами вокруг. А ничего интересного пока не было! Одни камни, кусты да деревья. Нет, конечно, ежели б Баурджин-Дубов был в душе поэтом, он мог бы назвать деревья «одиноко стоявшими великанами, до боли грустно машущими своими корявыми лапами-ветками, словно в напрасном ожидании исчезнувшей когда-то давно любимой», а камни — вот эти вот дурацкие валуны — к примеру, обозвал бы «огромными скульптурами, словно выточенными гигантской стамеской мастером-ветром», а вот эти желтоватые кусты — кажется, жимолость — сравнил бы, сравнил бы, сравнил бы…