Перескочив на ходу на заводную отдохнувшую лошадь, Баурджин догнал вырвавшуюся вперёд девчонку:
— Эй, Джэгэль-Эхэ! Не слишком ли быстро ты скачешь?
— Нет, не быстро! — Девушка повернулась в седле. — Чем скорей мы доскачем до монгольских кочевий, тем быстрее освободим наших.
Баурджин восхищённо свистнул: вот это уверенность! Всем бы так.
— Как там Курукче? Справится одна с кочевьем?
— Она упёртая, сможет! И за парнями присмотрит, и за скотом.
В расстилавшейся под копытами лошадей степи теперь, когда лето текло к середине, ничего не осталось от того буйства красок, что имело место весною. Иссушенная палящим зноем трава пожухла и прилегла к земле, исчезли цветы — васильки, колокольчики, маки, даже вездесущих ромашек — и тех не было видно. Лишь серая пыль, да ковыль, да перекати-поле. Ну, ещё попадались твёрдые, словно камень, кусты саксаула. И все. Не за что зацепиться глазу.
Впереди, над сопкой, в блеклом небе висели два коршуна.
— Стой! Там люди! — поглядев на птиц, Баурджин, поднял коня на дыбы.
— Да, — вернувшись назад, Джэгэль-Эхэ задумчиво нахмурила брови. — Видно, там разделали барана… Стервятники чуют поживу.
— Обойдём их с севера, — низко прильнув к гриве, Баурджин бросил лошадь в галоп, чувствуя, как, нагоняя, несётся позади девушка.
Они подобрались, откуда их не ждали — оставив внизу коней, взобрались на вершину холма, таясь в расщелинах и меж камнями. Ага! Вот!
Внизу, на поросшем редким кустарником склоне, помахивая хвостами, паслись лошади, а невдалеке от них разделывали барана двое смуглых воинов в засаленных тэрлэках. Третий же, сидя в седле, внимательно осматривал степь.
— Прикрой меня, — обернувшись, прошептал юноша.
Джэгэль-Эхэ кивнула, натягивая тетиву лука. Ох, не повезёт этим парням, если что…
Баурджин поднялся на ноги и, беспечно насвистывая, пошёл по узенькой, попавшейся под ноги тропе. Он хорошо видел, как заметившие его воины деловито потянулись к оружию — к тем же лукам, а сидевший на коне — к сабле.
— Сайн байна уу? — выставив руки ладонями вверх, поздоровался Баурджин. — Хорошо ли живете?
— Спасибо, хорошо, — напряжённо отозвался тот, что сидел на коне. По всей видимости, он и был здесь старшим поста, а в том, что это пост, Баурджин-Дубов ничуточки не сомневался.
— Как поживает твой род? — не спуская с юноши подозрительного взгляда, вежливо, как и положено в степи, осведомился всадник. — Много ли добычи? Все ли поголовье на месте?
«А он явно озадачен! — быстро отметил для себя Баурджин. — Не знает, как поступить, и прячет растерянность под бесстрастной маской — ишь, даже поздоровался непонятно как. „Много ли добычи?“ — так обычно приветствуют охотников, а фразой: „Все ли поголовье на месте?“ — пастухов. К тому ж я пришёл с севера… если б с юга, из степи…»
— Где же твой конь, путник? И скажи наконец твоё имя.
— Мой конь привязан в надёжном месте, а зовут меня… Впрочем, что толку тебе в моём имени? Лучше вот, взгляни…
Поистине царственным жестом, вовсе не вязавшимся с его куцей одёжкой — что поделать, другой у пастушков не нашлось, — Баурджин снял с шеи золотую пайцзу с изображением кречета и протянул всаднику.
Наклонившись в седле, тот с благоговением рассмотрел блеснувшую на солнце пластинку и с почтением вернул её юноше:
— Что я могу сделать для тебя, уважаемый?
— Я ехал к хану с важным известием. — Баурджин повесил пайцзу на шею. — Но разбойники-татары напали на меня по пути. Еле ушёл, убив нескольких.
— Пусть их тела сожрут собаки, а души никогда не попадут к Тэнгри! — важно произнёс всадник.
— Как твоё имя, уважаемый? — в свою очередь поинтересовался путник.
— Меня зовут Алтан-Зэв. Алтан-Зэв из царственного рода Борджигин!
— Алтан-Зэв? — чувствуя, что ледок недоверия ещё не совсем растаял, Баурджин улыбнулся как можно радостней, словно бы случайно встретил лучшего друга, которого не видал по крайней мере лет десять, а то и больше того. — Не тот ли ты Алтан-Зэв из Борджигинов, о котором мне… о котором мне столько рассказывал мой старый друг Боорчу?