— Не ты ли, охотник-мерген, вначале ревностно служил мне — надо сказать, неплохо, — а сейчас вот — предал, хитростью и коварством освободив моих врагов?! — возмущённо гремел голос хана.
— Всё это, мягко говоря, неправда! — защищался пленник.
— Вот это да! — Темучин покачал головой и перевёл взгляд на своих друзей — Джэльмэ и Боорчу. — Давно уже не видал столь нахальных людей! Да как же неправда-то?! Или это не ты сегодня чуть было не организовал побег?
— С этим я и не спорю…
— Ещё б ты спорил!
— Но вот со всем остальным я категорически не согласен! — Баурджина-Дубова несло, словно на партийном собрании — молчал-молчал, слушал, подрёмывая, всякую хрень, да вот вдруг неожиданно проснулся, да ринулся резать правду-матку. Причём — довольно обстоятельно и логично. Темучин, несомненно, был умным человеком. Кто б сомневался? На то сейчас и был расчёт.
— Во-первых, я не охотник-мерген, а Баурджин из рода Серебряной Стрелы…
— Не помню такого рода!
— И что вы с Джэльмэ почему-то приняли меня за охотника — там, в найманских горах, — это ваши дела, не мои, я к тому совершенно непричастен. Вот, вспомни-ка, великий хан, и ты, Джэльмэ-гуай, разве ж я назвался тогда мергеном?
Темучин и Джэльмэ переглянулись:
— Не назвался. Но и не протестовал, когда мы тебе так называли.
— А с чего мне было протестовать? Я ведь к вам не напрашивался.
Темучин с видимым наслаждением отпил из белой пиалы кумыс и кивнул друзьям:
— Кушайте, кушайте, пейте! Здесь все яства — для вас. Кончатся, слуги принесут ещё.
— Во-вторых, — сглотнув слюну, продолжал юноша. — Ещё раз повторяю, я явился сюда спасти своих друзей. Что общего это имеет с предательством, клянусь, уразуметь не могу!
— Продолжай, продолжай, чего замолк? — милостиво махнул рукой Темучин. — Давно мы не развлекались подобными разговорами. Ну, что ещё скажешь в своё оправдание?
— А я не оправдываюсь, великий хан. — Баурджин независимо пожал плечами. — Просто, по мере своих возможностей, помогаю тебе восстановить истину.
— Упаси небо от подобных помощников!
— С твоего разрешения, закончу. Относительно моих друзей. Совершенно не понимаю, с чего ты взял, что они — твои враги?
— Они найманы. А найманы — мои враги. Как и ты.
Баурджин усмехнулся:
— Найманы прежде всего враги кераитского хана Тогрула.
Вельможи переглянулись.
— А он не так глуп, как сперва показался. — Юноша услыхал свистящий шёпот — это Джэльмэ шептал на ухо Боорчу.
— Что же касается моих друзей, — продолжал пленник, — то они враги предателя Жорпыгыла Крысы, а вовсе не твои, великий хан. Сам подумай — они не вожди родов, не темники, не сотники даже — ну, разве может подобная мелкота быть твоими врагами? Ты бы их лучше отпустил — они бы тебе же, может, и послужили, коль уж так все повернулось.
Темучин вдруг неожиданно засмеялся, что Баурджин счёл хорошим для себя знаком.
— Жорпыгыл из рода Олонга — мой верный вассал!
— Вассал, да. Но вот верный ли?
— Расскажи-ка, каким образом ты обманул людей Боорчу?
— Да-да. — Боорчу тоже заинтересовался. — Поведай!
— Людей Боорчу? А, тех двух полоротых, следящих за тем, что мы с Джэгэль-Эхэ вытворяли в кустах?
— А что вы там вытворяли?
— Что ж, расскажу, извольте…
Баурджин во всех подробностях — спешить ему сейчас было некуда — поведал историю освобождения друзей из земляной ямы. О ползущем только не упомянул — не счёл достойным внимания.
Хан и его приятели смеялись до слез, особенно когда Баурджин характеризовал подслушивающих слуг.
— Так, значит, — громко хохотал Джэльмэ, — значит, это твоя девка стонала за двоих?! Ох-хо-хо! Ох-хо-хо! Ну, и лазутчики у тебя, Боорчу! Клянусь Тэнгри, я бы таких выгнал.
— Зато они в любое время дня и ночи могут достать арьку! — Боорчу обиженно вступился за своих. — Где ещё найдёшь столь проворных слуг? Ты вон, Джэльмэ, всё время ко мне приходишь, как у самого хмельное закончится! Выгоню слуг — к кому будешь приходить?
— Это верно! — захохотал Темучин. — У Боорчу уж всегда выпить найдётся.
— То-то и оно! — польщённо закивал Боорчу.
Тем временем притихший было шаман Кокэчу подобрался к раскиданному у восточного полукружья юрты хламу — каким-то мешкам, халатам, тусклому золотишку — всё это скорее больше бы пристало старьёвщику, нежели грозному хану. Баурджин не смог скрыть улыбку, вдруг представив Темучина в засаленном халате и стоптанных сапогах, гнусаво вопившего в каком-нибудь городском дворе-колодце: Старье-о-о бере-о-ом, старье бере-о-м!»