«А отсюда открывается неплохой вид», – решаю я, почти добравшись до цели.
Цель – маленькая хижина, которая притулилась к левому «Рогу», до нее теперь рукой подать. Я с удовольствием присаживаюсь на большой плоский камень в тени скалы, рукавом вытираю со лба едкий пот. День выдался на редкость жаркий, даже птицы щебечут утомленно, лишь неугомонные насекомые, которым все по барабану, деловито жужжат, стрекочут и носятся над травой как угорелые. И они правы, пожалуй. Если тебе отпущен лишь год жизни, надо каждый из дней использовать на все сто. Кстати, ко мне это тоже относится, особо рассиживаться некогда, еще пара минут и в путь.
Далеко внизу простерлась узкая долина. Неспешно движется тонкая лента реки, переливаясь под ярким солнцем; верхушки деревьев плавно колышутся под напором ветра. Я поднимаю глаза, передо мной – горы. Стершиеся от времени, оплывшие, они громоздятся до небес. В будущем каждую по тысяче раз покорили отважные альпинисты, опутали сетью фуникулеров. По заснеженным склонам гордо рассекают загорелые туристы в солнцезащитных очках, оставляя за собой тонны мусора. А пока горам угрожают только пастухи, да и те не забираются высоко, внизу с избытком хватает свободных пастбищ.
Пружинисто вскакиваю на ноги, чистый горный воздух словно вытопил из мышц накопившуюся усталость, я снова бодр и свеж. Подойдя к самому краю площадки, я с полминуты задорно мочусь вниз. Кстати, невидимые наблюдатели, которые за время подъема всю кожу истыкали клинками неприязненных взглядов, хотя бы из вежливости могли отвернуться. Застегнув штаны, я разворачиваюсь к вершине и, прислушавшись к себе, понимаю: неделикатные они люди, вот и все!
Подхватываю тяжелый посох, который лежит на расстоянии вытянутой руки, острый как бритва меч оттягивает пояс, с другой стороны его уравновешивает топор, кинжалы мирно устроились внутри рукавов… После пары неприятных сюрпризов в Ла‑Рошели я больше не оставляю оружие там, где не смогу тут же до него дотянуться. Еще час пути, и я оказываюсь перед хижиной. Стены сложены из необтесанного булыжника, маленькие слепые окна затянуты бычьим пузырем, покатая крыша выложена из почерневших от времени досок.
Громко стучу в дверь три раза, затем еще один. Теперь следует подождать разрешения, даже если хозяин не ответит, я могу постучать не раньше чем через час. Бесшумно распахивается тяжелая дверь; не ожидая иного приглашения, ныряю внутрь.
В единственной комнате бедно, но чисто. Земляной пол тщательно выметен, засыпан свежими опилками. Маленький шаткий стол, пара изношенных стульев со сбитыми ножками, выложенный из булыжника очаг. В углу громоздится неподъемного вида сундук. С приветливой улыбкой навстречу выкатывается невысокий крепкий мужчина, радушное лицо по‑разбойничьи заросло густой черной бородой. В воздухе повисает хрустальный звон, будто разом зазвонила дюжина маленьких колокольчиков. С недоумением замечаю, как застывшая улыбка сползает с враз побледневшего лица, хозяин осторожно пятится, дрожащей рукой подхватил со стола длинный нож. Черные глаза мечутся, как летучие мыши, на лбу выступил пот.
– Что случилось? – хочу спросить я, но тут на затылок мягко обрушивается тяжелый удар.
На секунду ухитряюсь вынырнуть из опустившегося красного тумана, перед самым лицом топчутся чьи‑то сапоги. В далекой вышине гремит чей‑то испуганный голос, новый удар отбрасывает меня назад, в забытье.
Следующий день прошел в столь неприятных забавах, что и вспоминать не хочется! Начать надо с того, что я очнулся посреди густого леса. Я недоуменно звякнул цепями, которые намертво приковали тело к необъятной ширины дереву, бросил по сторонам затравленный взгляд. Стоявше кругом столетние дубы образовали небольшую поляну метров тридцати в диаметре.
Напротив меня, в самом центре круга, высился гигантский каменный идол, у подножия скульптуры празднично пылал жаркий костер. Мощное тело вздулось клубками мышц, в толстых руках зажаты копье и секира. У идола сразу три головы: смеющегося ребенка с гладкими щеками, оскалившего зубы свирепого воина и старца с нахмуренными бровями, иссеченным глубокими морщинами лицом.
Я помотал головой, стараясь изгнать из ушей надоедливый тонкий звон, но вскоре обнаружил его источник: метрах в трех от меня, на высоком, украшенном разноцветными ленточками шесте висел волчий череп с пылающими глазами, один – пронзительно‑синий, второй – угрожающе‑алый. От неожиданности я невольно сглотнул, крепко зажмурился. Тут же взял себя в руки, с вызовом глянул на ожившую чертовщину.
Чего только не почудится после удара по голове! Я с облегчением перевел дыхание, оглядел шумную диковину с нескрываемым интересом: в правой глазнице отблеском пылающих городов сиял громадный рубин, в левой замороженным куском весеннего неба сверкал исполинский сапфир. Раньше я думал, что подобного размера булыжники водятся только в королевских коронах; верно говорят, будто путешествия изрядно расширяют кругозор.
С трудом оторвавшись от невообразимо дорогих камней, какие, в сущности, всего лишь обычные кристаллы, я перевел взгляд на столпившихся у костра людей. Нечасто в наше просвещенное время можно встретить летом столько людей, с ног до головы закутанных в волчьи и медвежьи шкуры. Заметив, что я пришел в себя, все немедленно замолчали, вперед выступил высокий широкоплечий молодец в накинутой на плечи медвежьей шкуре. Морда животного, как некий капюшон, надета на голову, отчего я испытал странное ощущение, неприятное и волнующее.
– Лоа! – уверенно воскликнул человек‑медведь, торжествующе потряс в воздухе искусно вырезанным каменным жезлом. Из толпы оратора поддержали громкими криками.
– Тышыг! – рядом встал подобным же образом ряженный волком верзила, властно воздел к небу длинный деревянный посох. Группа поддержки отозвалась пронзительным воем и угрожающими воплями.
К согласию договаривающиеся стороны так и не пришли, но под прицелом обоих посохов меня сноровисто отцепили от дерева и накрепко приковали к подножию каменного изваяния. Проклятый звенящий череп водрузили неподалеку, подкинули дров в источающий невыносимый жар костер и начали поочередно петь, плясать и брызгаться дурнопахнущими жидкостями из поднесенных глиняных бутылей. Танцоры то и дело менялись, я устал и зверски проголодался, а еще мне было страшно. Врагу не пожелаешь попасть в лапы одной из древних кровавых сект, которая с приходом христианства затаилась, изредка похищая неосторожных путников для грязных дьявольских ритуалов.
Что ж, от подобных встреч ты не застрахован даже в двадцать первом веке, но как же не вовремя все случилось! Угораздило же попасться в их сети именно меня! Вот почему Рогатая гора имеет дурную репутацию, надо было мне поосторожнее себя вести, почаще оглядываться. Утро сменяется днем, плавно наползают сумерки. К вечеру присутствующие, так и не добившись, чтобы проклятый череп прекратил выть, начинают объясняться на повышенных тонах.
Люди‑медведи настойчиво тычут в без устали полыхающий костер, люди‑волки потрясают хорошо наточенными блестящими железками, среди которых мой острый взгляд прекрасно различает серпы, ножи, щипцы и крючья совершенно отвратительного вида. До рукопашной дело не доходит лишь потому, что на поляне в качестве арбитра появляется выряженный филином ветхий старец. В лесу тут же воцаряется мертвая тишина, все глаза прикованы к ветерану. Похоже, дед помнит еще Филиппа Красивого, руки‑ноги тонкие, как спички, но взгляд властный, синие глаза горят как фонари на маяке. Под руки старца бережно поддерживают двое дедов просто старых, которые по сравнению с человеком‑филином выглядят сопливыми подростками.
Верно говорят в народе, что филин – символ мудрости. Ветхий дедок раз лишь глянул мне в лицо, да и шепнул что‑то под нос тихо, как бабочка крылом взмахнула. Набрали бойкие старцы воздуха полную грудь да и гаркнули на всю поляну что‑то вроде: