Мокки чувствовал легкое жжение в руке и на лице. Какого гурха!.. Он сощурился, готовясь к проведению внепланового допроса – если понадобится, умеренно-неприятного, но в этот момент вдали прозвенел монастырский гонг, отмечающий пять утра.
И одновременно с тем дверь Убежища распахнулась. Чайки, доедающие последние крохи морского хлеба, недовольно разорались и растопырили крылья, как щиты.
На пороге стояла Джерри. Изможденная, с огромными темными кругами вокруг своих выразительных глаз, с синими волосами, свободно рассыпавшимися по спине. Несмотря на разбитые костяшки и колени, порез на лице и синяки на плечах, она, как всегда, выглядела слишком изысканной для этого города. Что-то сжалось у Мокки в горле. И от того, как она была красива, и от того, что Джерри вышла к ним одна, а значит…
Мокки чувствовал, как дробно у него колотятся от напряжения зубы.
Но вот Барк интенсивно потерла глаза, будто спохватившись, что появилась с неподходящей гримасой. Когда она убрала ладони, на ее обычно строгом лице была непривычно широкая улыбка, хоть и дрожащая от усталости.
– Все получилось, – сказала она.
– Без своего амулета ты как будто голый, – сказал Мокки.
– Выпьем за это! – хмыкнул Тилвас.
Мы вчетвером сидели на покатой крыше убежища. Если бы кто-то из нас вдруг съехал вниз из-за недостаточного трения, он бы затормозил на краю, загибающемся, как вафля. Крыши соседних домов были такими же волнистыми по бокам. В промежутках между ними виднелись мокрые после дождя, умытые улочки столичных кварталов. Черное дерево, псевдобумажные фонари, святилища, кедры. Бочки, бродяги, бакланы, безнадежно клюющие брусчатку – вдруг найдут крошки чего-нибудь вкусного.
Светало.
Красное солнце медленно выползало из-за короны скал и постепенно заливало красками город – за улицей улицу. Еще вчера мне думалось, красный – это в первую очередь цвет крови. Сейчас, после ритуала, он казался скорее цветом победы и губ, перепачканных в вишневом вине.
Слушая перебранку Тилваса и Мокки, деликатное и улыбчивое молчание Галасы, я опустилась на спину, умостив бокал на животе. Из-за наклона крыши получилось, что я лежу под углом градусов двадцать. Небо росчерками измеряли чайки. Из соседнего переулка повеяло запахом крепкого жасминового чая – работяги Пика Грёз один за другим просыпались для нового рабочего дня.
– И что, ты теперь умеешь превращаться в лиса?
– Я и есть лис, Бакоа.
– Ничего подобного. Две руки, две ноги, никакого хвоста – я все еще вижу человека. Est impossibile celare hominem! Не скрыть мужчину!
Я аж подавилась, услышав, как Мокки цитирует стихотворную строчку родом из прошлого тысячелетия. Приподнялась на локтях, приподняла бровь.
Вор пожал плечами в ответ на мое удивление и подмигнул.
– Джерри, наивно думать, что за годы нашего знакомства я не нахватался у тебя громких фраз.
– Предлагаю тебе тогда вернуться в гильдийский квартал с проповедью на каком-нибудь мертвом языке, – хмыкнула я. – Это будет впечатляюще. Могу подогнать пару текстов. Все, кто сейчас покушается на власть в братстве Полуночи, мгновенно передумают скалиться на Рыбью Косточку.
Мокки, казалось, призадумался, а Тилвас панибратски взъерошил вору волосы с азартным:
– Мокки, кто из нас быстрее доберется до Колокольни Судного Знамени, ты или я? – и, не дожидаясь ответа, сиганул вверх и дальше по кромке здания.
Легкий, быстрый, вполне себе человек – если не считать слишком хищной и самовольной тени, у которой то и дело мерещились лисьи уши. И чересчур плавных движений, гладкой кожи, блестящих глаз, в которые не получалось смотреть долго – зрачки затягивали, как колодцы, и голова начинала кружиться.
Да и вообще: после ритуала Тивлас стал выглядеть еще лучше, чем раньше. С учетом его исходных внешних данных это был повод не для комплиментов, а для опасений: слишком красивые люди – это чаще проблема, чем радость. Как мы его маскировать теперь будем? Не очень-то удобно жить рядом с солнцем: потянутся фанатики, отбивайся от них…
Полчаса назад я уже успела поворчать на эту тему, но Тилвас тогда решил, что я просто льщу и лащусь к нему, а Мокки меня обсмеял.
– Не тебе, – фыркнул он, – Джеремия Барк, высказывать такие опасения. Ты даже вся в своих синяках, порезах и после ряда бессонных ночей выглядишь прельстительной наядой, беспутно завлекающей моряков в свои соблазнительные сети. Но я пять лет рядом с тобой как-то выдержал, пусть и чувствую себя иногда каким-то недоразвитым драконенком со слишком остро торчащими косточками. Злым мальчиком, играющим в ножи и рыбьи скелеты на пустынной отмели подводного моря. Подонком с полным ассортиментом грехов и психических отклонений, которые, как черное пятно от огня, расползаются по театральной афише твоей красоты.