Правильно Мокки говорил: рамбловцы на всю голову отшибленные. Может, потому, что и впрямь обычно вынуждены двигаться медленно и чинно, из-за чего душа требует безумства в перерывах. Может, потому, что, почти не снимая, носят придонные маски – наверное, у всех испортился бы характер, если бы лицо все время было укрыто магической маской с длинными трубками, которую ты снимаешь, заменяя на эликсир дыхания, только изредка – для важных церемоний, похорон и любви.
– Кстати, про возможность встретить блёснов. Может, мы просто нырнем без тебя, Бакоа? – предложил Тилвас вечером, когда мы ужинали в плавучей таверне «Луна и хлеб».
– Нет. Без тебя, – отозвался вор.
Мокки не ел, лишь остервенело крошил батон белого хлеба за борт. Рыбы были счастливы.
– Обожаю твои контраргументы. Точнее, их отсутствие, – вздохнул артефактор, подливая мне еще знаменитого черного вина восточных регионов.
Оно было очень терпким, элегантно-пьянящим и, по слухам, предсказывало судьбу. Я покачивала кубок из темно-гранатового стекла так и эдак, но антрацитовая мгла внутри только поблескивала и плескала, не показывая ровным счетом ничего.
Может быть, это к лучшему. А может, это мне не стоит нырять.
– Я серьезно. Ты остаешься на суше, аристократишка, – пожал острыми плечами вор.
– С чего бы это?
– А зачем ты нам там нужен? – лучисто улыбнулся Мокки.
Тилвас изумленно фыркнул.
– Мы с Джерри сработанная пара, а от тебя до сих пор проблем больше, чем пользы, – изволил развернуть свою мысль вор. – К тому же, если там все-таки будет Дикая охота и мы все-таки с ней столкнемся, Джерри я выторгую. А тебя уже ничто не спасет.
– Офигеть, так это что, забота? – восхитился Тилвас.
– Это логика, придурок.
– Слушай, Мокки, мне надоело слышать, что я придурок.
– Ну поплачь, я не знаю.
Я вздохнула и отставил кубок.
– Я ныряю одна, – безапелляционно объявила я, глядя на вора.
Сегодня Мокки был еще более нервным. Казалось, грядет какой-то срыв, катастрофа… Но я надеялась, что это мое слишком живое воображение непроизвольно ждет бури, оказавшись у моря.
– С какой это радости? – хором возмутились мои спутники.
– С той, что со своей тенью я еще сработаннее, чем с Бакоа, – я потуже затянула убранные в хвост волосы, перевязанные веревкой из рыбацкой сети. – Как я понимаю, Мокки, выторговывать меня ты собрался своей головой, если что. И это категорически не принимается. Ну а Тилвас – ни в какие рамки не вписывающаяся беда, что есть, то есть, – я подмигнула в ответ на возмущение, проступившее на роже артефактора.
– Я обсчитался. Вас тут двое – придурков, – после паузы резюмировал Бакоа и, не размениваясь по мелочам, вышвырнул за борт весь батон разом.
Какая-то рыба получила по кумполу.
– Никуда я тебя не отпущу, – раздельно и внятно сказал мне Мокки.
А потом ушёл.
На рассвете я стояла на пристани для ныряния. Было зябко и пустынно, хотя ставни тех и других домиков уже потихоньку открывались, а какой-то петух – кто вздумал заводить петуха в морской деревне? – проорал уже несколько раз, да так громко, что, думаю, его кукареканье долетело по морю до самого материка.
Я намеревалась провернуть операцию в одиночестве, еще до завтрака. У меня были с собой все необходимые для ныряния инструменты: ночью я стащила их из избушки, где ночевали парни… В конце концов, воровка я или кто?
Кража прошла легко.
После ужина в «Луне и хлебе» мы с Тилвасом еще довольно долго сидели вдвоем, почему-то не решаясь обсуждать Мокки. Потом пошли в сторону наших избушек, не удержавшись от того, чтобы не навернуть пару живописных кругов по деревне. По дороге Тилвас купил у ночных рыбаков кулек со светящимися хрустящими цнорками – нестандартную морскую закуску.
– Попробуешь? – предложил артефактор.
Я с опаской посмотрела на ультрамариновую засушенную водоросль.
– Спасибо, но нет. Выглядит чересчур необычно.
– Так в этом же самый смак, – артефактор улыбнулся и захрустел цнорками. – Подсознательно мы все без ума от новизны. От новых вкусов, знаний, поступков, от всего, что преображает картину нашего мира… Страх иногда мешает нам наслаждаться новизной, но, если отпустить его, мы получаем колоссальное удовольствие от всего интересного. Вокруг столько нового – можно загребать двумя руками. У рёххов нет такого многообразия. И нет других им подобных, каждый – бессмертен и одинок, представляешь? – вдруг неожиданно закончил он.