Усы айболита теряют воинственность. - Тем не менее, я все же попрошу вас покинуть палату. - Да-да, конечно. Пока, Таня. Выздоравливай! "Сестрица Аленушка" театрально охает, притворяясь мученицей. За что и любим, стрекозу. - Простите, вы ее лечащий врач? - Да. - Как вас зовут? - Генрих Константинович.
- Генрих Константинович, можно вас буквально на пару минут? Вы понимаете, у нее в детстве была травма головы... За дверью палаты, угорев от смеха, хрюкают "девочки".
* * *
Анне Ильиничне я позвонил с мобильника, прямо из такси. Чудо-заклинание "Я с сотового!" действует на Танькину свекровь безотказно. Слово "сотовый" ассоциируется у нее со словом "мёд", тот в свою очередь тянет за собой "рынок" и "драть три шкуры", а дальше цепочка достраивается до "оплата разговора". Такие ассоциации Анна Ильинична уважает. Местами даже благоговеет. Посему отделался я от говорливой свекрухи быстро. Утешил, ободрил и откланялся. - Приехали, шеф. Хлопнув дверцей, выхожу в туман, мутный, как буряковый самогон. У подъезда топталась "сладкая парочка": знаменитый меж гражданами бомж Горец и его закадычный дружбан, спившийся котельщик Федор Михалыч. На вид - два сапога, одинаковых с лица. "Я, красавица, не сексуальный маньяк, а алкаш-собеседник!" Но если котельщик ничем, кроме имени-отчества, примечателен не был, то Горец свое прозвище оправдывал со старательностью идиота. Однажды его пустили погреться на сеанс в видеозал ("точку" все равно на днях закрывали за неуплату аренды), и фильм с Кристофером Ламбертом потряс беднягу до основанья. Бомж уверовал и проникся, при каждом удобном случае пересказывая сюжет всем желающим. Вплоть до собак и кошек. В его пересказе средненький "холливуд" делался эпосом древности: там царил гений, парадоксов друг. Особенно мне запомнился взрыв АТС, когда в бессмертного Ламберта, наполняя энергией, вместо молний лупили обрывки чужих разговоров. Я прям-таки обзавидовался фантазии Горца. Также бомж полюбил орать по поводу и без: "Остаться должен только один!" Здесь крылся тайный смысл, ибо неуязвимость бомжа была подстать его кинокумиру. Дважды горел в им же устроенных пожарах, попадал под грузовик-мусоросборник, огребал тяжелыми предметами по голове, страдал в зубах ротвейлеров с питбулями, травился дустом и крысиным ядом, на спор залпом выпил бутылку метанола... И всякий раз не просто оставался жив: несокрушимость его здоровья вошла в список легенд нашего района. Даже участковый Поросюк, редкой души мент, при встрече с бомжем ласково ронял: "Когда ж ты сдохнешь, падлюка?" "Падлюка" безнадежно икала, разводя руками. - Ы-ы-ы, Володя... - сипло поздоровался Горец, с тоской взирая на новенький кодовый замок. Плети дикого винограда, черные и сухие зимой, свисали с балконов: их вид погружал душу в пучину меланхолии. Ощутив приступ милосердия, я ткнул в нужные цифирки. Замок ответил за распальцовку, щелкнув затвором трехлинейки. Люмпен-приятели мигом просочились следом, в теплое нутро подъезда. - Мы тово... погреться. Зябко там, Володя. Мы ж, значит, культурно. Если чево, и налить можем... Интересное предложение. А что? С кем вы, мастера культуры? Надо быть ближе к народу. Сесть на грязную ступеньку, тяпнуть из горла "ряженки", занюхать хлебцем из мусорки. Красота! - Спешу, Горец. В другой раз. - А... ну, спеши, быстрей жизнь минет... Хрен с ними. Пусть греются. Лишь бы в подъезде не гадили. Хотя нет, Горец - аккуратист. Блевать непременно во двор уползал, в любом состоянии. Запирая за собой дверь квартиры, слышу умиротворенно-риторическое: - Стаканы взял? - Обижаешь! Эти... одноразы... А я, наивный, - "из горла"! Аристократический нынче бомж пошел. Рост благосостояния масс. Бокал "Губернаторской", ломтик сосиски, полуденная сьеста в гранд-подъезде... Аж завидки берут. Лечь, что ли, самому? Придавить часок-другой? Подскочил сегодня ни свет ни заря, от зевоты в такси чуть челюсть не вывихнул... Разумеется, телефон сразу откликнулся на эту идею гнусным мявом. Словно на шнур ему, гаду, наступили. Межгород, однако. - Алло! - Владимир Сергеевич? - Да, я слушаю. - Здравствуйте, дорогой! Это вас беспокоят из "Аксель-Принт". Заместитель главного редактора по особым вопросам. Судорожно пытаюсь вспомнить, как зовут моего собеседника. Я-то в издательстве большей частью с завредом по фантастике общаюсь. Нормальный парень, мы с ним давно на "ты", безо всяких "Сергеевичей". - Здрасьте... Простите, не помню... Он словно чует мои судороги: - Зовите меня просто: Антип Венецианович! Вы слышите? - Слышу, конечно! - Владимир Сергеевич, дорогой, вы на "МакроНомиКон" собираетесь? - Да, конечно. Я вам утром ответ по интернету послал. - Ну, сами знаете: почта - дело ненадежное! Я хотел лично убедиться... Откуда такое внимание к моей скромной персоне? Премию решили на конвенте вручить? Ага, Нобелевскую! Раскатал губы! - Знаете, нам нужно будет подписать бумаги. Ведомости по январским выплатам, контракты на допечатки... Дорогой мой, вы в курсе, что доптираж "Имперцев" стоит концом марта? Далось ему это - "дорогой"! Пусть я и впрямь недешевый, но так вот грубо намекать, в лоб... - Да, в курсе. Спасибо, Антип, э-э-э... Венецианович. - Чудненько! Вот и оформим на "МакроНомиКоне". Так вы точно будете? Банный ты лист, зам по особым! - Точно! Уже билеты купил. - Я и говорю: чудненько! А как ваш новый роман продвигается? - Нормально. - Ни дня без строчки? - Ага... Ни дня. - Весной закончите? Хотя бы к маю-месяцу?! Тут читатели весь сайт письмами завалили. И дилеры наши тоже... Беспокоятся. Боятся в летний спад угодить. А так мы сентябрем и тиснем, на подъемчике! Значит, май? Или апрель? - Ну-у... не знаю. Боюсь загадывать. - Может, имеет смысл заключить авансовый договор? - Не имеет. Понимаете, Антип Венецианович... - Да-да, я понимаю! Понимаешь - тогда зачем спрашиваешь? Не шибко я принципиален меж собратьев по перу (верней, по клавиатуре), но бумаг на будущие тексты не подписываю. Обжегся однажды. На заре карьеры подмахнул договорчик на только-только начатый романец. Очень уж по читателю тосковал. И бабок срубить хотелось. Срубил, мать его за подол: текст уперся рогом, забуксовал, сроки поджимали, издатель торопил, - я в итоге финал кукишем скрутил, а книга в свет так и не вышла: издательство обанкротилось. С тех пор зарекся. Между прочим, в "Аксель-Принте" о моем суеверии прекрасно известно. Или он надеется, что все-таки передумаю? - Да, еще одно дельце. Помните, у вас в девяносто первом выходила повесть в сборнике "Тиран Нозавр"? - Помню. - Первая серьезная публикация? - Дебют. - Какой там был тираж, не подскажете? - Сейчас. Иду к полке, извлекаю пухлый томик. Клыкастый рептилоид ехидно скалится с обложки: "Гюльчатай, открой личико!", холст, масло. Сливочное. Лезу в выходные данные. - Первый завод - 55000. - А второго не было? - Насколько я знаю, нет. Издатель потом на ужасы с "Икс-ножками" переключился. - Ясно, - зам по особым излучает оптимизм. Бодрый бас плещет в трубке, обдавая ухо брызгами. - А как жизнь? Ну, вообще? - Вообще? Ноу проблемз! Бас набирает обертоны: - Депрессия, бессонница? Кошмары?! Уп-с! Что за гнусные намеки?! - Жизнь прекрасна и удивительна, - я беру мощную, качаловскую паузу. Насладившись, добавляю. - Удивительной жизнь становится в тот миг, когда перестает быть прекрасной. Короче, мне пока удивляться нечему. А роман пришлю по сети, как закончу. - Рад, дорогой вы мой человечище! Душевно рад! А то знаете, писатели народ тонкий, нервный... Увидимся на конвенте. Всех благ! - До свиданья. Оригинальный разговор. Ну и тип этот Антип! Впору срочно завести дневник и записать гусиным пером: "Звонили из издательства. Хотели странного." Хотя в нашей стране победившего сюрреализма и не такое случается! Не забыть бы вещи в дорогу собрать: в среду - поезд. Диван принимает блудного свина в теплые объятья. Баю-баюшки-баю, чего вижу, то пою...