Она тихо вздохнула, будто отпуская что-то внутри себя, и медленно направилась назад, во двор. Там, на старом бетонном колодце, плескалась мутноватая вода. Она окунула в неё старенькое вафельное полотенце и, слегка отжав, вернулась в здание школы.
В одном из классов, переделанном под временную лазаретку, на скрипучей кушетке лежал Лёха Проныра – Алексей, всегда шебутной, язвительный, но сейчас – бледный, потный, с наморщенным лбом и заломленными бровями, сведёнными от боли. Лихорадка накрыла его внезапно, будто недобрая весть.
- Потерпи, Лёшенька, сейчас станет легче…, – тихо сказала Лариска, прикладывая прохладное полотенце ему ко лбу.
Он застонал, не приходя в себя. Губы его шевелились, но слов было не разобрать – только тревожный, прерывистый шёпот, как у человека, бегущего от чего-то страшного в собственном сне.
Господин Учитель, что жил в школе с тех пор, как началась вся эта вакханалия с изоляцией и пустошами, – ушёл за лекарствами к старику Вану. Тот держал старый продуктовый ларёк, где за прилавком лежали горстка консервов, мука в бумажных мешках и – что самое главное – немного лекарств, оставшихся с тех времён, когда аптеки ещё существовали.
Лариска осталась одна. Сидела на краешке кушетки, глядела в окно, за которым солнце выжигало всё живое, и снова посмотрела на бледное лицо Лёхи. В его чертах, даже искажённых лихорадкой, оставалась упрямая детская решимость. Он был самым близким другом Ярослава. Всегда за ним – в огонь и в воду, и в драку, и в шалость.
Она медленно провела рукой по его горячему лбу и прошептала, словно колыбельную:
- Не волнуйся, Лёшка…. Он обязательно вернётся.
***
Дорога в сторону уральских гор была далека от мечты любого путника. По большей части это были просёлки – разбитые, в глубоких колеях и ямах, выжженные солнцем и размятые прошедшими дождями. Лишь изредка под пыльным настилом, словно кости под изношенной кожей, проглядывал обломок старого асфальто-бетонного полотна.
Косой, сидя в кузове потрепанного пикапа, то и дело подпрыгивал на ухабах. Машина тряслась, как пьяный медведь на велосипеде, а спина гудела от каждой кочки. Порой он ловил себя на мысли, что вот-вот вылетит за борт – только и успевай хвататься за борта, будто бы за край своей жизни.
Когда-то Учитель – рассказывал Ярославу, что эти дороги тянутся с самого Катаклизма. Тогда, в первую волну, когда всё посыпалось: заводы, границы, города – строили в спешке, с надеждой, что этого хватит надолго. Но бетон, как и люди, устаёт со временем. Слой за слоем, он трескался, покрывался илом, забивался корнями и грязью.
Да и дороги, соединяющие крепости, были не лучше. "Главные", как их называли на картах, тоже представляли собой длинные земляные змеи, лишь слегка приглаженные колёсами проезжающих машин. Машин, к слову, было ничтожно мало. В том городе, где жил Ярослав, транспорта почти не было, и появление неместной машины считалось событием. Крепость 334, казалось, знала о внешнем мире лишь по редким визитам – раз двенадцать в год. И это по местным меркам считалось "живенько".
Но вопреки суровости и запустению, в этих краях нельзя было сказать, что они мертвы. Напротив – жизнь тут бурлила, но по-своему, дикому правилу. Уже через пару десятков километров за окнами развернулась буйная зелень. Папоротники, как зонты, деревья с толстыми, кривыми стволами, трава по пояс – земля будто оживала.
Ярослав не считал это злом. В городе еды было мало, мясо было роскошью – у него его попросту не было. Потому и питался тем, что росло. Он с удивлением заметил, как сильно подросла капуста на школьном огороде, за которой ухаживал Учитель. Настоящие кочаны – тяжеленные, сочные, как до войны. Даже спросил как-то Учителя, не добавляет ли тот чего в почву. Тот только отмахнулся: мол, всё как прежде.
Но Ярослав не сомневался – что-то в земле изменилось. Может, зараза ушла. Может, наоборот, что-то полезное проснулось. Но если так пойдёт дальше, то, глядишь, скоро один клубень картошки будет весить с полкило, и хватит его на целую семью. Вот это было бы дело.
Когда Людвиг Булавкин, здоровяк с сединой на висках и прищуром волка, скомандовал Ярославу: "Живо в кузов!" – тот не думал, что всё будет по-настоящему. Думал, как обычно – пугануть, припугнуть и на этом коняатся. Но явно ошибся в величине высокомерия того. Людвиг просто молча пихнул его за шкирку, и тот полетел в пыльный железный ящик. Пришлось сидеть, как есть – среди скарба, пыльных ящиков и чьих-то забытых инструментов. Даже места толком не было, чтобы выпрямиться.