Она, кажется, поняла, что он колеблется. Второй рукой вытащила чёрный "Беретта M9" и уже направила прямо в него:
- Я сказала, садись!
Ярослав хотел что-то сказать, но вдруг его взгляд зацепился за вход в каньон, и он застыл. Ярослава Журавлёва проследила за его глазами – и тоже обернулась.
На границе каньона, не переступая через невидимую черту, стояли несколько десятков гигантских волков. Они молча смотрели вглубь прохода, словно что-то чуяли. На их мехе чернели пятна засохшей крови.
Людвиг Булавкин, наблюдая за ними из своей машины, изумлённо выдохнул:
- Чёрт, так они и правда не идут в каньон…. Мы спасены!
Кто-то всхлипнул от облегчения.
- Живы… Господи, живы!..
- Никогда бы не подумал, что этот сопляк-беженец скажет правду, – пробормотал Людвиг.
Но Косой вовсе не испытывал радости. Он ведь врал им, не ожидая, что волки действительно остановятся.
А если это правда?..
Это значило только одно – в Уральских горах, за каньоном, произошло нечто такое, что даже эти звери боятся туда соваться.
И тогда надпись, выцарапанная на скале у входа – "Оставь надежду, всяк сюда входящий" – переставала быть чьей-то мрачной шуткой.
Вопрос был только один: что делать дальше? Один из бойцов вышел из машины и бросил взгляд на притихших волков за каменной границей….
- А что, – подал кто-то голос, – давайте здесь лагерь разобьём, костёр разведём да подождём, пока волки по своим делам не уйдут. А потом вернёмся тем же путём, откуда пришли.
Ярослав Косой едва не прыснул от смеха, но сдержался. Ну и бредятина, – подумал он.
- Не слышал ещё в своей жизни глупее идей, – сказал он вслух, глядя на собеседника так, будто тот предложил выпрыгнуть в прорубь голышом и не на крещение, а так просто. – Хотите назад – да ради бога. А я туда больше не сунусь.
Станислав Хромов, мрачный как туча, коротко кивнул:
- Верно. Возврата нет.
Все понимали – эти места волчьи. Лес вокруг был для них тем же, чем для человека собственный двор: знают каждую кочку, каждую тропу. Решить "подождать, пока уйдут" – всё равно что надеяться, что буря передумает и обойдёт стороной. До ближайшей крепости назад – три дня пешего пути. За это время стая успеет вас обогнать, перекусить и ещё волчат нарожать.
Конечно, ни о каких щенках речи не шло – просто Хромов любил красочные сравнения. Но суть была ясна каждому: кто двинется назад, тот идёт на верную смерть. Единственная дорога к выживанию – вперёд, в Крепость № 333.
- Ну а ты, – хмыкнул вдруг Людвиг Булавкин, бросив взгляд на добычу в руках Косого, – зачем эту крысу тащишь?
- А как ты думаешь? – Ярослав поднял бровь. – Жарить буду.
- Ты серьёзно? – Булавкин поморщился, прикрывая рот, будто его вот-вот вывернет.
- А что? – совершенно серьёзно ответил Косой. – Жрачка у нас в пикапе осталась, а пикапа, как ты, может, заметил, больше нет. Так что или съем эту тварь, или мне грызть свои ботинки. И потом, она мои галеты сожрала – почему бы мне теперь не сожрать её?
Булавкин открыл рот, но слов не нашёл. В принципе, логика в этом была. Гаденькая, но железная.
На самом деле, Косой вовсе не собирался пробовать эту крысу – мысль о том, чтобы пережёвывать её жилистое мясо, вызывала у него тихую дрожь. Пробовал, знает, ну его к лешему. Но он уже понял: самое страшное, что грозит этой группе в ближайшее время, – не волчьи клыки, а голод и жажда.
Людвиг Булавкин, Любовь Синявина и прочие, кто ютились за стенами крепости, глядели на крыс с брезгливым презрением. Для них крыса – это символ грязи и заразы, вечный обитатель вонючих сточных канав, переносчик чумы, лихорадки и всякого прочего, что приводит человека в могилу.
Косой же больше не ест крысину вовсе не потому, что считал себя выше этого – просто он видел, чем эти твари питаются. Картина, как серая морда грызёт задубевший кусок падали, отпечаталась в памяти и напрочь отбила аппетит. Но для беженцев, выброшенных судьбой на обочину жизни, крыса в пустошах – это мясо, такое же, как кролик или куропатка, хоть и реально жёсткое, в сравнении, естественно. Эти твари воровали харчи прямо из-под носа у людей, а иной раз и на живую добычу охотились, так что разница с прочей дичью была разве что в размере.
Голод, впрочем, быстро стирал любые культурные предубеждения. В подоле, где запасов еды не хватало даже на неделю, люди научились жевать термитов, не морщась. На этом фоне крыса уже казалась почти деликатесом.
Крепостные, конечно, воротили нос, но у беженцев подход был проще: "Жрать можно всё, что тебя сразу не убьёт".