Кто согласится добровольно выйти искать смерть? У некоторых солдат страх дошёл до того, что они, спрятавшись во внутренней части пещеры, не выдержали и обмочились. Запах мочи мгновенно пропитал влажный воздух и стал нестерпимым. Люди морщились, прикрывали носы рукавами, но ничего не могли поделать.
Ярослав и ещё несколько человек перебрались ближе к выходу, туда, где ветер из леса хоть немного приносил свежести. Пусть снаружи было холодно, сыро, и промозглый воздух резал кожу, зато здесь можно было дышать.
Хромов нахмурился и с горечью проговорил:
- Если вы не в состоянии помочь своим, не удивляйтесь потом, если никто не придёт на помощь вам, когда сами окажетесь в беде.
Его слова повисли тяжёлым упрёком. Но ни один человек не двинулся.
Ярослав только пожал плечами – его это не тронуло. Он и не рассчитывал, что в случае опасности кто-то кинется спасать его. Даже Журавлёва, его условная союзница, наверняка, без колебаний бросит всех ради своей жизни. Здесь каждый сам за себя. И уже само по себе было удачей, что они хотя бы не вредили друг другу.
Снаружи шёл дождь. Лес шумел, словно тысячи рук били по тысячам барабанов. Влага стекала по коре деревьев, падала крупными каплями в лужи, и эхо от этого дробного перестука доносилось даже сюда, в глубину пещеры.
Ярослав наклонился к Журавлёвой:
- Я возьму первую половину ночи на себя. Ты отдохни. После дождя по этой лесной жиже идти будет тяжело, ноги будут вязнуть, а сил у нас и так немного. И смотри осторожнее с солдатами.
Он давно заметил, что солдаты собирались кучками, шептались, и не всегда эти сборища сулили что-то хорошее. После того как у него оказался пистолет, их взгляды стали слишком внимательными. Что-то назревало. Но какое именно решение он должен будет принять, Ярослав пока не знал.
- М-м…, – только и выдохнула Журавлёва.
Она кивнула и прикрыла глаза, прислонившись к холодной стене пещеры. Но даже отдыхая, она держала пистолет на коленях, дуло которого лениво скользило по сидевшим рядом. Даже на Ярослава.
Тот лишь усмехнулся. Он бы поступил точно так же.
Когда-то их было одиннадцать. Теперь – девять. Ярослав скользнул взглядом по остаткам группы. В углу несколько солдат сидели в дыму, выкуривая сигарету за сигаретой. Табачный чад мешался с кислым запахом мочи и гарью от смолистых шишек. У Ярослава от этой смеси поднималась тошнота.
Он задумался: если даже в крепости солдаты постоянно курят, чтобы заглушить страх, то какой вообще уровень боеспособности у этой армии? Что будет, если на крепость нападут? Или так устроено во всех гарнизонах, а не только в Крепости 334?
Курево у них всё же оставалось. Булавкин когда-то передал им десять пачек про запас, но почти всё они потеряли, спасаясь бегством. Теперь у большинства оставалось по половине пачки. У кого-то – ни одной.
Они сидели, втягивали дым, делились последними сигаретами, жадно ловили каждую затяжку. Воздух в пещере густел, становился вязким и удушливым.
И тут один солдат хриплым голосом сказал другому:
- Дай закурить. У меня больше ни одной нет.
Слова прозвучали так буднично, будто они сидели не на краю гибели, а на обычном перекуре в казарме.
- У меня тоже кончились. Это последняя, – буркнул один из солдат и тут же отодвинулся в сторону, чтобы собеседник не полез к нему в карман. На самом деле у него при себе оставалась больше половины пачки, но кто знает, сколько ещё придётся здесь торчать? Дни впереди обещали быть длинными и мрачными, а сигарет в обрез даже для себя.
Тот, кому так хотелось покурить, облизал пересохшие губы и метнул взгляд по сторонам, как побитая собака. Потом хрипло сказал:
- Одолжите сигарету. Верну целую пачку, как только вернёмся в крепость.
Его голос дрожал, в нём сквозила ломка. Челюсти сжимались так, что хрустела эмаль. По сути, он готов был пообещать хоть золотые горы, лишь бы затянуться прямо сейчас.
Сигареты в крепости и правда были дорогим удовольствием – пачка стоила под двести рублей.
- А кто сказал, что мы вообще вернёмся живыми? – язвительно отозвался кто-то из темноты. – Чем ты сейчас расплатишься, собственной шкурой?
Косой тяжело выдохнул, качнув головой. Ему всё это напоминало ссору в трактире из-за корки хлеба. Пока где-то в лесу их двое товарищей могли ещё дышать или корчиться от боли, остальные чуть не перегрызлись из-за табака.
Тот самый солдат, которого накрыла абстиненция, начал бледнеть. Его руки дрожали так, будто по ним пустили ток. Лоб покрылся мелкой испариной, капли пота скатывались по вискам. Он трясся и всхлипывал, словно под ним проваливался пол.