И именно в этот момент наступил рассвет. Золотые лучи, пронзившие облака, упали на лицо Ярослава. Он вдохнул их, как свежий глоток воды, и вдруг ощутил невероятный прилив сил.
Пусть путь был коротким, но он изменил его. Горный поход, полный ужаса, выжег в нём старые страхи и закалил его. И теперь, возвращаясь к каньону, Ярослав поймал странное ощущение: будто минула не пара недель, а целое столетие.
Косой то и дело ловил себя на мысли, что всё чаще думает о доме. Как там Лёшка? Что делает Лариска, не ворчит ли по-прежнему? Сестра его ли, не голодает ли, справляется ли без него? Эта тоска тянула изнутри, словно тонкая нить, что связывала его с прошлой, ещё почти нормальной жизнью.
Но внезапно он уловил странное движение. Где-то среди сосен, там, где ещё дымилась трава от недавнего пожара, что-то шевелилось. Ветер донёс запах зверя – тягучий, тёплый, с примесью сырой земли и крови. Косой насторожился и замер.
И тут его словно молнией прошибло – у самого входа в каньон его уже поджидала стая волков! Они не ушли, не разбрелись по лесу, а всё это время сидели в тени, словно терпеливые стражи. Ждали его, выжидали. Из темноты проступали серые силуэты – один за другим, десятки пар глаз, светившихся тусклым янтарём. Морды вытянуты, шерсть взъерошена, дыхание тяжёлое и влажное, пар клубами вырывался в холодное утро.
И всё же Ярослав не дрогнул. Его клон с чёрной саблей на плече рванул вперёд, и он сам, сидя у него за спиной, будто в седле, проскочил прямо сквозь живой заслон. Звери даже не успели сомкнуть кольцо – всё произошло слишком быстро. Тяжёлые лапы волков, скрежет когтей о камень, злобное рычание – всё это осталось позади. Они только проводили его взглядом, вытянув шеи и медленно поворачивая головы. В их глазах было не ярость и не страх – скорее, какое-то растерянное уважение.
Он оказался быстрее. Даже быстрее их, детей дикого леса.
Король волков, чёрный как ночь зверь с шрамом через всю морду, поднял голову и молча смотрел вслед. Ни воя, ни приказа. Только тишина. Казалось, он сам понял – эти дни ожидания были напрасны. И в этой странной паузе, среди напряжённого дыхания десятков зверей, Ярослав почувствовал, что в его сердце впервые за долгое время воцарилось странное, обжигающее ощущение свободы.
***
– Лёшка, смотри, что я тебе принёс! – раздался издалека бодрый голос старика Вана, ещё до того, как он показался в дверях школы.
Под тёплым одеялом Проныра только сильнее закутался и уткнулся носом в подушку. Просыпаться он решительно не собирался.
В это время Лариска аккуратно складывала чистую одежду на стул и, обернувшись к нему, сказала:
– Вставай уже, Лёшка.
– Не хочу… дай хоть чуть-чуть ещё поспать, – пробурчал он сонным голосом, лениво переворачиваясь на другой бок.
Лариска засмеялась тихим, задорным смехом, покачала головой и вдруг, будто специально, принялась его поддразнивать:
– Вот если бы ты вставал хотя бы на пятнадцать минут раньше каждый день, то за год у тебя набегало бы девяносто дополнительных часов! Представляешь, сколько всего можно было бы успеть? Подумай, что тебе больше всего нравится делать?
Лёшка нахмурился, подолгу размышляя, словно решал серьёзнейший вопрос в своей жизни. Потом с неуверенностью, но честно, признался:
– Спать… Больше всего люблю спать.
Лариска закатила глаза и резко нахмурилась:
– Поднимайся давай! Ты ещё хуже раздражаешь, чем твой брат!
Она хлопнула ладонью по одеялу, а Лёшка, недовольно вздохнув, всё же начал выбираться наружу. Воздух в комнате пах свежестью утреннего белья и немного – хлебом, что недавно испёк старик Ван.
Лариска резко дёрнула одеяло, и Проныра с тихим стоном съёжился от внезапного холода. Тёплый, уютный кокон, в котором он только что плыл между сном и явью, рассеялся, словно и не было. Сквозь щели в оконной раме пробивался колючий зимний воздух, от которого хотелось зарыться обратно в подушки и забыть обо всём на свете.
Зима в эти годы была безжалостной – морозы опускались так низко, что дыхание мгновенно превращалось в ледяной пар, а на улице каждую зиму гибли люди – те, у кого не было крыши над головой или хотя бы тёплой одежды. Алексей помнил, как ещё мальчишкой вместе с Ярославом они ютились в наскоро сколоченной лачуге. Стены из гнилых досок и обрывков тряпья не защищали от ветра. Казалось, что сама стужа просачивается сквозь ткань и забирается прямо под кожу. Не знал проныра, что такое настоящая зима, это да.
Ярослав тогда вытаскивал всё своё тряпьё – и летнее, и зимнее – и кутал младшего брата, пытаясь хоть как-то согреть. Даже так было холодно до зубовного стука, но Алексей вспоминал то время с каким-то странным, горьким счастьем.