На следующее утро Ярослав, Лёха и остальные сели в трамвай и поспешили в 13-ю старшую школу. В вагоне было людно: ученики в сине-белой форме болтали и шевелились, легко узнаваемые по аккуратным воротничкам и эмблемам. Антон передал им пакет с документами и объяснил, что школьную форму выдают только в школе, потому что форма подгоняется под мерки каждого человека. Ученикам Ульяны уже раздали форму, поэтому только Ярослав, Алексей и Ван Даун ещё не носили её.
Ульяна и её воспитанники теперь жили в общежитии; отныне им приходилось полагаться на себя – родители были далеко, и многие уже не вернутся. Это сплотило ребят: почти умерев однажды и оставшись без семей, они превратились в суррогатную семью друг для друга, поддерживая и прикрывая товарищей на каждом шагу.
В трамвае слышны были разные голоса: кто-то вслух делился слухами о беженцах, пришедших в крепость. – Слышали? Говорят, несколько беженцев зашли недавно, – говорил один мальчишка, и голос его был полон насмешки и недоверия. – Моя мама сказала, что кто-то заболел в том же трамвае, что и они. Мол, микробы принесли с собой.
Другой ученик, самозвано взрослый, добавил пугающее замечание: – Мой папа сказал держаться от них подальше, если вдруг столкнёшься.
Слова эти звучали в вагоне как холодный воздух – невидимая щепка сомнения, что может в любой момент вздуться и превратиться в ветер подозрительности. Ярослав, слушая, почувствовал, как в груди подрастает странное предчувствие: в этой крепости, где скрытность и слухи ходят быстрыми тропами, любое совпадение может оказаться началом большой истории.
Трамвай подрагивал на рельсах, колёса постукивали в такт, будто мерили сердце города. Воздух внутри был густой, пахнул шерстью от зимних пальто, чуть ржавчиной от старых поручней и ещё чем-то – тревогой.
– А мне кажется, что всё это не всерьёз, – тихо сказала одна девчонка, прижимая к себе портфель. Голос её утонул в гуле мотора, но всё же был слышен.
– Кто знает? – отозвалась другая. – Моя мама говорила: несколько лет назад беженцы притащили заразу в крепость. Многие тогда заболели, десятки умерли. Вот почему никто не хочет видеть их здесь.
Слова эти обожгли уши Ярослава Косого. Он нахмурился, глядя в мутное окно, где рябили отражения пассажиров. Как же так? Ещё вчера беженцев только впустили за ворота, а сегодня слухи уже расползлись по всему городу, как дым. Он-то думал, что недоверие к ним будет из-за бедности, нищенских мешков и изношенной обуви, а оказалось – дело в "микробах".
Ерунда! Крепость ведь не карантинная зона. Он встречал и босса Ланского, и Антона, и Ярославу Журавлёву, и Любу Синявину, и даже Людвига Булавкина – со всеми говорил, работал бок о бок. Никто из них не свалился с горячкой, никто не помер. Кто же тогда нарочно пускает эти сплетни, будто беженцы – ходячая чума? Такое клеймо превращало их в чудовищ, в "переносчиков заразы".
Даун сидел спокойно, будто чужие разговоры к нему не имели никакого отношения. Его глаза цепко уставились на девушку в углу – словно весь шум вокруг был театром, не касающимся его роли.
А вот Лёха оказался куда чувствительнее. Он нахмурился и, почти не шевеля губами, прошептал:
– Брат, а мы ведь правда не принесли никакой заразы?
Ярослав отрицательно качнул головой.
– Тогда почему они так болтают? Может, нам надо возразить им? – голос Лёшки дрогнул. Свежее, почти детское хорошее настроение, с которым он вошёл в крепость, стало таять, как снег на ладони.
– Бесполезно, – спокойно ответил Ярослав.
– Почему? Они же клевещут на нас! – Лёшка не мог унять возмущения.
– Скажи, если десять человек твердят, что мы неправы, это клевета? – мягко спросил Ярослав.
– Да. А что? – упрямо ответил тот.
– А если сто человек скажут?
Лёшка задумался, почесал затылок.
– Наверное, тоже да.
– А если десять тысяч? – Ярослав говорил ровно, но в словах чувствовался вес. – Тогда это уже будет не клевета, а "справедливость".
Лёшка нахмурился ещё сильнее.
– Брат… я не такой философ, как ты. Но если десять тысяч будут нести одно и то же, это не значит, что правда на их стороне. Я бы всё равно сказал – это неправильно.
Уголки губ Ярослава дрогнули, он едва заметно улыбнулся.
– Ты прав.
Вагон качнулся на повороте, и болтовня учеников вновь накрыла их, словно волна. Эти ребята повторяли слова родителей, которые учили: "держись подальше", "будь разумнее", "не суйся к тем, кто не из наших". Никто из взрослых не объяснил им, что заступаться за других – нормально, что человечность важнее "правил осторожности".